НАРОДНЫЕ СУДЫ
Доклад, зачитанный в кавказском юридическом обществе 30 января 1909 года.
К числу правовых неурядиц, сковывающих экономическое развитие и культурный рост нашего края, несомненно, относится и система «народных или горских словесных судов». Она охватывает всю территорию Дагестанской, Карской и Батумской областей, а также Закатальский округ, т.е. площадь более 50 тысяч кв. верст с туземным населением около миллиона. Таким образом, огромная часть государства, которая может образовать четыре самостоятельных княжества вроде Черногории, до сих пор лишена правильного устройства суда и возможности правильного отправления правосудия. Организация этих судов, представляющая полное смешение судебной и административной власти, не находит ни малейшего оправдания ни в теории права, ни в истории других народов.
ВОЗНИКНОВЕНИЕ
Суды эти впервые были созданы для Дагестанской области. Вступление Царства Грузинского по договору в состав империи, покорение разных ханств восточного Закавказья окружили железным кольцом Дагестан и предрешили его падение. Но горцы боролись упорно. Находясь в неприступной крепости, созданной самой природой, они потребовали много жертв и труда прежде, чем склонили голову перед оружием победителей. Но покорение еще не означает органического перерожденья покоренных. Уступая силе, горцы на первых порах не могли не чувствовать глубокой ненависти и злобы против поработителей. Историческое прошлое, характер и язык, религиозное верование, социальный строй – все представляло готовую почву для всяких антигосударственных осложнений.
Бывали подобные случаи. Фанатик-мулла проводил параллель между крепостным правом, царившим тогда в России, и недавно придушенной вольностью. Константинопольские падишахи, считающие себя до сих пор главой мусульманского мира, направляли своих эмиссаров в горы Дагестана и нарушали спокойствие автономных владетелей. Каждый более или менее населенный пункт представлял собой горючий материал и требовал присутствия войсковых частей. Начальники этих частей по необходимости должны были сосредоточить в своих руках и военную, и гражданскую власть.
Но сильная власть еще не служит залогом умиротворения края. Она могла стоять на страже общегосударственных интересов, предупреждать или подавлять в самом начале всякое возбуждение умов, но при обычном течении жизни эта власть должна была быть наименее чувствительной для населения, не мешать этому течению и своей грубостью не вызывать тех возбуждений, с которыми сама была призвана бороться. Успокоение края требовало более мягкого отношения к сложившимся формам жизни и возможно меньшей ломки установившихся отношений. В отношении организации суда представлялось более благоразумным не вводить каких-либо новых, чуждых духу народа учреждений, а воспользоваться той формой суда, которая была выработана жизнью новопокоренного народа. Необходимо было только установить достаточную для контроля и наблюдения связь между этим судом и представителями государственной власти. Вот вкратце генезис народных судов. В них мы видим более или менее искусственное сочетание таких элементов, присутствие которых иначе не может быть объяснено.
СУД У ГОРЦЕВ
Русская власть застала горцев в тот период их жизни, когда родовое начало было в полной силе и являлось основным фактором общественного развития. Дагестан представляет собой одно из наиболее гористых мест на земном шаре. Он почти не доступен снаружи, почти непроходим внутри. Народности здесь жили обособленно, почти оторвано от внешнего мира. Не было общей, всех объединяющей власти. Каждая община была свободна, а внутри общины каждый представлял известную имущественную и правовую самостоятельность.
Глава родового союза, куда входили все родственники, иногда даже до 15 степени родства, представлял собой патриарха, которому все члены должны были подчиняться беспрекословно. В пределах рода он был главным и единственным судьей, решал все имущественные недоразумения и определял наказания за проступки и преступления. К нему обращались за советом во всех важных вопросах: во время бракосочетания детей, ссор супругов и разных споров между членами рода. Власть его доходила до права изгнания из своей среды порочного и непокорного члена. Изгнание было равносильно гражданской смерти: понесший это наказание терял все свои имущественный права, приют и защиту; за него не отвечали и его крови не искали. В отношении же всех остальных членов родовой союз являлся действительным защитником их свободы и прав. В случае каких-либо столкновений с посторонними лицами или их претензий имущественного или уголовного характера, каждая личность родового сочлена отступала на задний план, уходила и стушевывалась в лоне союза, а на первой план выступал род. Он нес и гражданскую, и имущественную ответственность. Эта общественная структура наложила свою неизгладимую печать на правовые представления горцев. Они не признают или не ясно сознают, что каждый должен отвечать только за свои действия.
Дела, выходящие за круг родового союза, подлежали разбору старшиной и его помощниками. Каждая община, состоявшая из нескольких родов, для ведения общественных дел, как правило, выбирала старшину и судей, носивших название «картов» и «аксакалов». Эти аксакалы в количестве трех или четырех человек, избираемых из числа наиболее уважаемых лиц, решали все уголовный и гражданские дела. Писаного права у горцев не было, а знатоками и носителями обычного права (адата) являлись эти же карты и аксакалы. К ним мог обратиться каждый и словесно произнести свою жалобу. Они же решали дела и сами же приводили решение в исполнение. К их компетенции не относились только дела, касающиеся религии, семейных отношений, завещаний и наследства. Все эти дела решались кадием. С появлением арабов и распространением среди горцев магометанской религии, духовные лица не могли не иметь огромного влияния на частную и общественную жизнь. Они постепенно захватили всю юрисдикцию по явлениям, имеющим близкое отношение к религии, и стали к ним применять предписания Корана и важнейших его комментаторов, т.е. решать дела по шариату.
Из сказанного ясно, что в эпоху распространения русской власти в Дагестане среди местного населения судебная власть осуществлялась избираемыми старшинами и духовным лицом – кадием, причем компетенция их власти была строго разграничена. Пришлось воспользоваться этой формой суда, а необходимость установлена связи между этим судом и правительством для контроля и наблюдения привела к преобладанию в этом суде военной администрации.
ЭЛЕМЕНТЫ СУДА
Таким образом, в народных судах рельефно выступают три элемента: народный, духовный и военно-административный.
Депутаты от народа избираются населением. Каждое сельское общество выбирает двух уполномоченных лиц (выборщиков), которые собираются в участковом правлении и избирают одного депутата как члены окружного словесного суда. Округ обычно делится на 3-4 участка, поэтому в окружном словесном суде заседают 3 или 4 депутата. Количество депутатов главных народных судов находится в зависимости от количества округов: в Дагестане – 10, в Карской области – 4, а в Батумской – 2 (Ортвинский и Батумский). Сообразно с этим, в первом заседает 10 депутатов, хотя заседают 5 из них, а другие 5 являются кандидатами; в карском главном народном суде – четыре, а в батумском – два.
Избранные депутаты подлежать утверждению соответствующей административной власти. Эти представители народа являются знатоками местной жизни, языка и обычного права. Непосредственное их участие в отправлении правосудия, по мнению многих, гарантирует близость суда к населению, а применяемые нормы обычного нрава – соответствие их решений и приговоров правовому сознанию народа.
Представитель духовного элемента – кадий, присутствие которого в суде является обязательным, решает, как было указано выше, дела семейные, наследственные и некоторые другие, имеющие близкое отношение к религии и нравственности. В Дагестанской области и Закатальском округе кадий решает дела единолично; в Батумской и Карской – он дает только заключение, известное под названием «фетва», но в самом решении дел принимают участие и депутаты от народа.
Однако, ни депутаты от народа, ни кадий никаких дел окончательно не решают. Каждое их решение требует утверждения председателя суда. Здесь выступает особое значение третьего элемента – военной администрации. Она не ограничивается только контролем и наблюдением, а играет главную и решающую роль в самом отправлении правосудия. В окружных словесных судах председательствуют окружные начальники, а в главных народных судах – помощники военных губернаторов.
Они направляют ход процесса, принимают участие в самом решении дел, а в случае постановления решения или приговора, несоответствующего их желаниям, имеют право опротестовать всякое постановление суда или кадия. Отсюда очевидно, что без их согласия не может вступать в законную силу ни одно решение суда. Дела окружных словесных судов, опротестованные председателем, поступают к военному губернатору, который имеет право пересмотра решения в ревизионном порядке. Он проверяет, насколько правильно мнение опротестовавшего решение окружного начальника. Он может с ним не согласиться. В этом случае дело должно быть передано в главный народный суд для окончательного разрешения конфликта, возникшего между председателем и членами суда. Во втором случае, т.е. если губернатор согласен с решением суда, оно вступает в силу и может подлежать только апелляции или кассации по желанию заинтересованных сторон. Такая же процедура существует в отношении дел, решаемых в главных народных судах, в которых председательствуют помощники военных губернаторов, с той лишь разницей, что опротестованные ими решения поступают через военных губернаторов на усмотрение главноначальствующего гражданской частью на Кавказе.
Но этим роль административной власти не исчерпывается. В руках главноначальствующего сосредоточивается огромная судебная власть. Во-первых, он является апелляционной инстанцией для дел на сумму свыше 3 000 руб. и для всех дел, решаемых кадием по шариату. Это значит, что решения главного народного суда по всем этим делам подлежат обжалованию в апелляционном порядке, а так как далее главноначальствующего некуда ходить, то очевидно, как это ни странно, что для всех этих дел кассационной инстанции вовсе не существует. Странно, потому что по теории права, чем выше цена иска, тем больше юридического спора и тем необходимее кассационная проверка. Кассационную инстанцию можно вовсе уничтожить, но только для дел малоценных, маловажных, не достигших строгой юридической квалификации и носящих бытовой характер. Во-вторых, главноначальствующий является кассационной инстанцией для дел, окончательно решаемых главным народным судом, т. е. по гражданским делам на сумму до 3000 руб. и по уголовным делам, влекущим за собой наказание не более 300 руб. штрафа или тюремное заключение не более 3 месяцев. Интересно заметить, что в имеющихся у меня под рукой источниках в отношении порядка обжалования приговоров по другим уголовным делам никаких указаний я не нашел. По-видимому, они вовсе не подлежат кассации. В-третьих, главноначальствующий определяет меру наказания по всем уголовным делам, влекущим наказание свыше указанной выше нормы. В таких случаях генерал-губернаторы проектируют наказание на основании приговоров главных судов и представляют свое заключение на усмотрение главноначальствующего. Последний имеет право назначать исправительные и уголовные наказания до ссылки на Сахалин без срока включительно. Наконец, в-четвертых, главноначальствующий имеет право пересмотра решений в ревизионном порядке в таких случаях, когда с решением кадия или членов главного суда не согласен председатель.
Из этого краткого обзора участия администрации в отправлении правосудия видно, что система народных судов проникнута принципом полного недоверия и постоянного контроля со стороны администрации. Военная администрация является основным элементом этих судов, наиболее деятельной и всепоглощающей частью в их организации.
КОМПЕТЕНЦИЯ
Круг ведомства народных судов обширен не только в территориальном отношении, но и в смысле дел, подлежащих их рассмотрению. С общей точки зрения окружные словесные и главные народные суды соответствуют нашим окружным судам и судебной палате; разница только в том, что дела, рассматриваемые в этих судах, не доходят до Сената, а решаются здесь же, в канцелярии главноначальствующего гражданской частью на Кавказе. Следовательно, народным судам подсудны почти все дела, возникающие на территории военно-народного управления между туземцами. Наряду с этими судами действуют и общие суды, т.е. суды, образованные на основании судебных уставов Александра II. Иначе и не могло быть. На территории военно-народного управления живут не одни только «туземцы», много русских и представителей других наций. Подчинить всех их народным судам, являющимся исключением из общей системы, конечно, невозможно и лишено всякого основания. Ввиду этой двойственности действующей системы судов важно провести линию, отделяющую одну систему от другой. Для проведения этой линии не надо упускать из виду, что народные суды были созданы исключительно для туземного населения. Следовательно, основным признаком, определяющим принадлежность дел тому или другому суду, является участие в деле «туземца». Отсюда следует общее правило: все иски и тяжбы между туземцами подсудны народным судам. Появление в процессе лица не туземного происхождения в качестве истца или ответчика меняет подсудность. Такое дело должно получить направление по общим правилам устава в гражданский суд. Это общее правило действует во всех областях военно-народного управления. Так, в Закатальском округе подсудность народным судам может быть изменена путем частного соглашения между сторонами. Если истец и ответчик по общему их согласию изъявляют желание изъять дело из ведомства народных судов, то производство в народном суде прекращается, и далее подсудность дела определяется по общим правилам. В отношении Карской и Батумской областей существует новое ограничение: необходимо, чтобы предметом иска не было право на недвижимость, и чтобы само гражданское дело и предмет его возник и находился в пределах военно-народного управления. Не смотря на видимую точность этих определений, на практике они создают большую путаницу и затруднения. Во всяком случае, определение подсудности по месту возникновения гражданских дел является в теории права таким новшеством, честь изобретения которого бесспорно должна быть отдана нашему бюрократическому творчеству. По уголовным делам действует тот же общий принцип, вытекающий из факта «туземного» происхождения участвующих в деле лиц, с теми или другими ограничениями в отношении некоторых областей. Первое общее условие для всех областей, совершенно правильное с точки зрения уголовного процесса, это то, что преступление должно иметь место на территории военно-народного управления. Второе, также общее требование, заключается в том, что потерпевшей стороной не может быть лицо не туземного происхождения. Это значит, что если преступление совершено вне территории военно-народного управления или даже в пределах этой территории, но против лица не туземного происхождения, то дело не может быть подсудно народным судам. Оно относится к компетенции общих судебных учреждений. Помимо этих ограничений в Дагестанской области все уголовные дела подсудны народным судам. Такое же правило действует в Закатальском округе, но с некоторыми новыми ограничениями. Ограничение заключается в том, что дела о разбое, умышленном убийстве, грабеже с насилием и поджоге жилых помещений по своему усмотрению передаются главноначальствующим гражданской частью на Кавказе либо в окружной словесный суд, либо в военный суд. Словесный суд эти дела принимает к своему производству не иначе, как с особого разрешения главноначальствующего. Еще больше ограничений и изъятий существует в отношении Карской и Батумской областей. Здесь из компетенции народных судов изъяты некоторые преступления против веры, порядка управления, службы государственной и общественной, повинностей государственных и земских, доходов казны, благоустройства и благочиния, законов о состояниях и др. Все эти изъятия подробно перечислены в ст. 1285 Устава Угол. Суд., и дальше останавливаться на них не представляется необходимым.
ПОРЯДОК ПРОИЗВОДСТВА ДЕЛ.
Для отправления правосудия огромное значение имеет сама форма делопроизводства и процессуальные правила, определяющие права и обязанности как заинтересованных сторон, так и суда. Эти рамки должны быть точно определены и, давая широкий простор свободному суждению суда, должны в то же время ставить непреодолимую преграду для всякого произвола и усмотрения, откуда бы таковые ни исходили. Народные суды этому требованию не отвечают. Никаких написанных и потому точно определенных правил не существует, а порядок делопроизводства и процессуальные права определяются адатом, получившим впоследствии выражение в разных положениях, предписаниях и циркулярах.
Прежде всего, надо заметить, что уголовные и гражданские дела по порядку их производства друг от друга не отличаются и подчиняются совершенно одинаковым правилам. Дело возбуждается только по жалобе заинтересованного лица, т.е. истца по гражданским делам и потерпевшего по делам уголовным. Такой обычай существовал у горцев, и он остается почти без изменения до сих пор. Единственное нововведение, внесенное впоследствии в этот порядок (1867 г.), заключается в том, что уголовные дела могут быть возбуждены не только по жалобе потерпевших, но и по донесениям полиции. Поверенные, по общему правилу, вовсе не допускаются. Только ближайшие родственники имеют право фигурировать в качестве поверенных. Муж мог вести дела своей жены, отец – защищать интересы малолетнего сына; убитого, раненного или тяжко больного перед судом разрешалось замещать только ближайшему родственнику. На этом основании в народных судах адвокатов не признают. Только в Батумской области, ввиду, вероятно, большей культурности края и промышленного его развития, очень многие дела, уже успевшие принять общеюридические выражения, не всегда обходятся без адвокатов. Но это надо считать пока исключением.
Жалоба обыкновенно произносится словесно, записывается в особую книгу и просителю тут же объявляется день слушания дела. Одновременно ему дается предписание к старшине его селения о вызове ответчика или обвиняемого и их свидетелей. В назначенный день стороны и свидетели являются в суд и, если дело не оканчивается примирением, начинается судоговорение и исследование дела устно и гласно. Дела семейные и по преступлениям против нравственности слушаются при закрытых дверях.
По адату иски и жалобы могут опираться на доказательства двоякого рода: прямые и по подозрению. Прямыми доказательствами считаются:
а) сознание обвиняемого в совершении им взводимого на него преступления;
б) поличное, к числу которого относятся не только добытые путем преступления вещи, но и следы на платье или оружии, указывающие на причастность обвиняемого к преступному результату;
в) показание свидетелей мужчин, преимущественно односельчан; женщины к свидетельствованию не допускаются, вероятно, вследствие особого мусульманского взгляда на женщин;
г) показание смертельно раненного на виновника его поражения; это доказательство считается бесспорным и устраняет дальнейшее исследование дела;
д) письменные доказательства, особенно в делах гражданских;
е) местный осмотр и экспертизу надо считать наиболее поздним нововведением под влиянием общеправовой жизни государства; в Батумской области к этим видам доказательства прибегают довольно часто.
В том случае, когда нет никаких прямых доказательств, истец или жалобщик прибегает к другой постановке вопроса – подозрению. Подозрение, более или менее обоснованное, дает ему известные процессуальные права. А обжаловать его можно собственной присягой и ссылкой на известное количество свидетелей, родственников или односельчан. Свидетели эти непременно допрашиваются под присягой, поэтому носят название соприсяжников или тусевов. Количество тусевов по адату в зависимости от цены иска или важности преступления определялось в разных местах различно. Так в подтверждение убийства требовалось от 12 до 60 тусевов; ранение, которое рассматривалось как полуубийство, требовало от 6 до 30 таких свидетелей; для воровства, потравы или порчи имущества достаточно было от 1 до 12. В случае угона скота количество соприсяжников определялось по количеству угнанных голов, но не более 12. Если хоть один откажется от присяги, то дело считается проигранным, а претензия – неправильной. Такими же правами обладает и другая сторона. Ответчик или обвиняемый имеет право принять «очистительную» присягу в подтверждение своей правоты и основательности предъявляемой претензии и привести своих тусевов. Отказ от присяги хоть одного из последних определяет судьбу дела: ответная сторона признается виновной и подвергается установленному взысканию. Иски и жалобы по подозрению допускаются по всем гражданским делам; из уголовных только убийство, грабеж, ранение и воровство могут быть предметом исследования в этом порядке. Остальные уголовные дела, в особенности касающиеся разврата и оскорбления женской чести, требуют непременно прямых доказательств и более ясных улик.
Такое большое значение, придаваемое присяге и свидетельским показаниям, могло, конечно, привести к результату, совсем противному целям правосудия. Вероятно поэтому адатные правила ставят известные ограничения произволу. Так, в убийстве можно обвинять только одного, а если нанесено несколько ран, то и двух, но не более, даже если число убийц на самом деле было гораздо больше. В ранении можно обвинять столько лиц, сколько было нанесено ран, но не больше. Если же обвинение предъявлено по подозрению, то к ответу может быть привлечен только один, даже если количество ран и было больше. То же самое касается и гражданских дел. До окончательного решения одного дела тяжущиеся не могут предъявлять друг другу новых претензий, кроме тех, справедливость которых очевидна и не требует никаких особых доказательств. Если же истец должен ответчику, то он не имеет права на иск до предварительной уплаты долга. Есть много таких формальных требований, которые, хотя и неудачно, но все же вносят некоторые коррективы в чрезмерное злоупотребление данной формой доказательства.
После исследования дела выносится решение или приговор; они записываются в особую книгу и объявляются тяжущимся, с объяснением порядка обжалования. Решения подписываются депутатами и утверждаются председателем, если он согласен с ними. В противном случае, как было замечено выше, он подает свой протест, а дело передает для ревизии генерал-губернатору. Решения, вошедшие в законную силу, приводятся в исполнение старшиной или низшими чинами, подчиненными окружному начальнику, по его распоряжению. При решении дел народные суды в Дагестанской области и Закатальском округе руководствуются по преимуществу адатом и шариатом. В Карской и Батумской областях – общими законами Империи, хотя и не возбраняется применение адата и шариата. Отсюда чрезвычайно важно определить особенности права по адату и шариату.
АДАТ И ШАРИАТ
Адатом называется обычное право горцев. Многообразные случаи и коллизии интересов, частных и общественных, получали то или иное разрешение. Позже, путем повторения в одинаковых случаях одинаковых способов решений, вырабатывались известные правила, которые приобретали силу и значение общеобязательных норм. Совокупность этих норм и называется адатом. Они являются выражением правового сознания народа. Ввиду общепринятого мнения, что это сознание исключает всякую возможность распространения на данные области общих судебных учреждений, необходимо отметить особенности этого правосознания и указать насколько они действительно могут представлять более или менее серьезное препятствие к предстоящей судебной реформе.
Выше было замечено, что горские племена в эпоху присоединения их к империи стояли на низшей ступени культуры. Их промышленная жизнь не шла дальше первобытных способов обработки земли, скотоводства и мелкого кустарного производства разных предметов домашнего обихода или войны. Топография местности благоприятствовала почти самостоятельному существованию отдельных общин и патриархальному укладу жизни. Слабое развитие социальной жизни выражалось в слабом выделении общественной власти, которая могла принять на себя и осуществить задачу охраны личных и общественных интересов. Вследствие этого каждый чувствовал необходимость самому находиться на страже своих интересов, самому защищаться в случае нападения со стороны кого бы то ни было и самому искать удовлетворения от обидчика. Преступление в глазах горцев – посягательство на интересы частного лица, ставшего жертвой этого преступления, или того союза, которому он принадлежит. Родовой союз являлся главным фактором общественно-правовой жизни. Нигде теория исторического материализма, мне кажется, не получает такого живого подтверждения, как в жизни горцев. Родовой союз объединял всех находившихся между собой в кровной связи сочленов в одно экономическое и юридическое целое. Вред, причиненный одному сочлену, рассматривался как посягательство на интересы всего рода, а неправильное деяние каждого влекло распространение ответственности на весь род. На почве такого уклада жизни – доминирующее значение родового начала, с одной стороны, и необходимость признания принципа родовой самозащиты, с другой, – выросло особое правосознание. Оно отличается двумя чертами:
все преступления – явления частноправового характера, поэтому все они могут быть окончены примирением сторон;
все преступления могут создавать ответственность не только непосредственного виновника, но и целого рода, к которому последней принадлежит. Отсюда возникает начало кровной мести.
По адату всякий имеет право безнаказанно убить:
1. Своего кровного врага;
2. Человека, нанесшего бесчестие целому семейству;
3. Человека, объявленного врагом общества;
4. Человека, нападающего из засады;
5. Вора, застигнутого на месте преступления;
6. Жену, мать, сестру вместе с любовником, если они были застигнуты на месте преступления;
7. Похитителя женщины при преследовании.
Во всех этих случаях убийца вовсе не привлекался к ответственности, а в случае его привлечения подлежал оправданию. Все другие убийства влекли кровомщение как наказание. Суд приговаривал убийцу к выводу в канлы. Приговоренный должен был немедленно оставить свою общину; всякому было запрещено принимать его к себе или оказывать какую-либо помощь, а потерпевшей стороне предоставлялось право убить его при первой встрече. Из этого примера ясно, что убийство в глазах горца – страшное преступление, требующее высшей меры наказания – смертной казни. Вывод в канлы и есть смертный приговор, но исполнение этого приговора предоставлялось самой стороне на ее собственные средства. Очевидно, сторона могла и примириться, причем примирение сопровождалось уплатой известной суммы денег и угощением. Сказанное относится к простому убийству, но некоторые квалифицированные убийства, как убийство из засады или убийство с целью грабежа, влекли расширенное наказание. Тогда суд кровным врагом родственников убитого объявлял не одного убийцу, а переносил ответственность и на его родовой союз; как правило, человек шесть из этого союза, ближайших родственников убийцы, подлежали вышесказанной каре, т.е. кровомщению.
Это перенесение ответственности за преступление на целый род особенно рельефно выступает в гражданской стороне дела. Потерпевшему гораздо легче получить имущественное удовлетворение от целого рода или даже от целой общины, чем от одного преступника, у которого может быть ничего нет за душой. А родовое начало, объединявшее многих сочленов в одно юридическое целое, давало достаточное основание для распространения этой ответственности. Поэтому все налагаемые штрафы в роде, «алум» или «дият», уплачивались целым родом, который вел также переговоры об условиях возможного примирения. Такая же солидарная ответственность существовала и для целого селения. В случае, если следы угнанного скота доводили до какого-либо селения и в нем они терялись, то этого было достаточно, чтобы все селение понесло имущественную ответственность за угнанный скот.
Но несмотря на эти особенности – частноправовой взгляд на преступление и отсутствие строгой индивидуальной ответственности за них, – все-таки надо признать, что и по сознанию горцев преступление есть зло и оно требует кары. Горец не скажет, что кража – хорошее дело, если он сам украл, и не хорошее, если его обокрали. Он давно вышел из этого первобытного состояния диких племен и давно дорос до правильной оценки противообщественных явлений. Убийство, кража, грабеж, ранение, половые преступления, посягательство на женскую свободу и честь – все это рассматривается, как явление нежелательное и противообщественное, влекущее за собою строгое наказание. В этом отношении взгляд горца нисколько не отличается от правосознания культурных народов. Разница не в оценке этих явлений, как преступлений, а в приемах борьбы со злом, в способах исследования события преступления и в мерах определяемого возмездия. Во всех этих отношениях горское население, конечно, далеко отстало от культурных народов.
Совершилось преступление, положим убийство. По адату это, несомненно, зло. Борьба с ним необходима. Но при определении способов этой борьбы и приемов исследования события мысль горца обнаруживает полную беспомощность. Прежде всего, он как человек необразованный не идет далее внешнего следа преступления и внешней деятельности преступника. По его мнению, убийц не может быть больше количества нанесенных ран и убийцей надо считать только того, кто непосредственно нанес рану. Все то, что происходит в душе преступника, для него не имеет никакого значения. Преступление началось только тогда, когда был нанесен смертельный удар, и окончилось с нанесением этого удара. Горец не подозревает, по адату, что корни преступления идут далеко в душу преступника и достигают в ней различной степени напряжения. По адату, не существует психологического элемента. Отсюда логически следует, что различные степени вины не имеют никакого значения при определении меры наказания. Одинаковому наказанию подвергается всякий преступник, при этом безразлично, совершено ли преступление с заранее обдуманным намерением, по неосторожности или даже случайно; безразличны также возраст и умственные способности. Наказание умалишенных было отменено только в 1891 году распоряжением дагестанского военного губернатора.
Такое отношение к психологической стороне объясняется неразвитостью населения. Где же уму необразованного человека заниматься исследованием таинственных процессов, совершенно скрытых от непосредственного наблюдения. Только высокая культура ума дает возможность проникнуть в душу преступника и на основании ее проявления судить о степени напряжения в нем преступной воли. Но горец не мог отойти от материальных следов преступления, и его мысль не шла дальше непосредственного виновника. Поэтому все виды интеллектуальной вины совершенно ускользают от внимания уголовной реакции по адату. За преступление, совершенное по подговору или подкупу, подстрекатель не несет никакой ответственности, даже если его вина очевидна. Освобождаются от наказания даже те, кто подготовил совершение преступления. Вот некоторые положения из сборника адатов Даргинского общества:
«За неумышленное убийство взыскивается, как и за умышленное». (§ 112).
«За ранение неумышленное полагается взыскание, как и за умышленное». (§ 149).
«За ранения по подкупу подкупивший не отвечает» (§ 150).
«За убийство по подкупу подкупивший никакому взысканию не подвергается» (§ 113).
«За покушение на воровство никакого взыскания не полагается» (§ 210).
«За взлом при воровстве взыскание не полагается, но убыток, произошедшей от порчи имущества, подлежит взысканию» (§ 211).
«За нападение с целью ограбления, если не сделан грабеж, никакого взыскания не полагается (§ 220).
Достаточно этих примеров, чтобы заметить, что по адату огромная область уголовных правонарушений остается вовсе свободной от всякой карательной репрессии.
Перейдем к процессуальному праву. Здесь еще более рельефно выступает вся беспомощность юридической мысли по адату. В нем имеется целый ряд постановлений и особых правил, но все они не только не дают возможности выяснения действительной неправды, но очень часто совершенно затемняют дело и приводят к обратному результату. Объясняется это тем, что выработанные обычаем способы исследования дел грубы и неуклюжи. Приведем для примера несколько случаев.
«В убийстве всегда обвиняется один, а если убитому нанесено несколько ран, то не более двух, даже если число убийц или число нанесенных ран было и более» (§ 91).
«Когда виновные указаны самим раненным, то никакие доказательства невиновности обвиняемых не принимаются» (§ 99).
«Изнасилованная женщина должна огласить криком сделанное над нею насилие и тогда никаких доказательств более не требуется; если же она этого не сделала, то жалоба от нее не принимается» (§ 166).
«За намерение изнасиловать, даже за прикосновение к женщине, если она огласить это криком, полагается взыскание, как за изнасилование».
Из этих примеров видно, что адат устанавливает формальные доказательства, т.е. такие, сила и значение которых заранее определяется и предрешается. Предсмертному показанию раненного придается решающее значение. Очевидно, народ в простоте душевной предполагает, что перед отходом в вечность сознание всякого человека должно отрешиться от всех мелких житейских побуждений, от злобы и личных расчетов и показать действительную правду. Поэтому показанию раненного, вероятно, придается такое значение. Но раненный может оговорить одного или двух человек, но оговорить совершенно ложно. С другой стороны, убийц может быть гораздо больше, а обвинять всех по адату нет возможности. Очевидно, установление таких правил не только не помогает правосудию, а мешает ему.
Но одновременно с этим народ, по-видимому, сознает, что могут быть и исключения, причем довольно часто. Это связано с тем, что не всякий перед смертью возвышается до такой нравственной чистоты и незлобивости, чтобы непременно указать на одних только виновных. Возможны случаи недобросовестного пользования правом предсмертного оговора. Наряду с приведенным правилом мы встречаем и значительное ограничение: обвинять в убийстве можно только одного или двух, если нанесены две раны или даже более. Не трудно, конечно, понять, что ни первое, ни второе правило цели не достигает. Это самое простое, даже первобытное умозаключение. Но дальше этой примитивной формы умственный процесс народа не идет. Между тем, обязательность такого правила может повлечь за собой целую массу несправедливостей.
Тоже самое надо сказать и в отношении правил, установленных по посягательству на честь женщин. Женщине достаточно доказать перед судом, что она «огласила криком сделанное над нею насилие». Исходная точка зрения адата совершенно правильная. Если есть насилие, то женщина должна кричать.
Но это умозаключение также примитивное, и как юридическая норма, конечно, ниже всякой критики.
Прежде всего, она не охраняет интересов самой женщины. Возможны, конечно, случаи, когда она вовсе не могла кричать, вследствие, например, неожиданности нападения, испуга, потери сознания или по причине какого-либо физического воздействия на нее. Во всех таких случаях даже жалоба от нее не принимается. С другой стороны, подобное правило может стать основанием совершенно неправильных преследований и мести. Любой женщине, питающей какую-либо вражду к данному лицу, ничего не стоит поднять крик, а потом возбудить преследование против этого лица, обвиняя его в нападении с целью изнасилования. Несчастье во всех этих случаях заключается в том, что все эти доказательства чисто формальны, значение и сила их заранее определяется и предрешается. После установления перед судом предсмертного заявления раненного или факта оглашения криком учиненного на женщину нападения, суд не имеет права дальнейшей проверки этих доказательств и свободной их оценки. Суд очень часто может сознавать фальшь и ложь этих утверждений, может видеть недобросовестность обвиненья, но, тем не менее, лишен возможности отвергнуть эти доказательства. Формализм сковывает совесть суда и губит дело правосудия.
К числу таких созданий неразвитой юридической мысли, которые скорее дают почву для новых правонарушений, относится и правило, в силу которого каждый неаккуратный должник лишен права подавать жалобу на своего кредитора до уплаты ему долга. Правило это имеет основание в том предположении, что неаккуратный должник может прибегнуть и к ложному обвинению, лишь бы избавиться как-нибудь от своего кредитора или принудить его отказаться от своих прав. Предположение до некоторой степени правильно, но вместо того, чтобы предоставить самому суду разобраться в том, насколько оно в том или другом конкретном случае может иметь место, адат прямо предрешает, и предрешает безапелляционно, что оно имеет место всегда и всюду, где только жалобщиком является неаккуратный должник. Этим правилом суд бывает крайне стеснен и вынужден поступить против веления своей совести. Предположите, что кредиторы, пользуясь своим положением, стали допускать целый ряд правонарушений против своего должника, побили его, ранили или ограбили. Не смотря на это, должник не может негде найти защиты своих прав. В суд он обратиться не может, пока не уплатит долг, а достать денег, чтобы устранить это преступление, не может. В таких случаях, когда должник беден или вследствие стечения обстоятельств не в силах деньгами удовлетворить своего притеснителя, ему остается прибегнуть только к самоуправству и насилию. Норма адата открывает путь к преступлению.
Приведенных примеров достаточно для выяснения того, что применяемые по адату правила созданы умом, юридически совсем неразвитым, и по наивности своего теоретического построения скорее мешают выяснению правды и создают новые поводы для новых правонарушений. Эти недостатки адатного права влияют самым удручающим образом на характер и достоверность свидетельских показаний. Признать правильность этого положения значит окончательно дискредитировать всякое судебное решение по адату. Дело в том, что свидетели по адату являются почти неизбежными во всяком процессе. Только дела, по которым имеется сознание подсудимых, могут быть разрешены без свидетелей. Существует даже целая процессуальная система, основанная исключительно на свидетельских показаниях. Это иски и жалобы по подозрению. При таком положении формальное значение некоторых доказательств является сильным стимулом к даче ложных показаний. Так, по адату предсмертное показание раненного или крик и плач женщины в случаях ее изнасилования являются доказательствами, устраняющими дальнейшую проверку дела. Зная это, потерпевшая сторона стремится установить своими свидетелями эти формальные обстоятельства. Иногда это может соответствовать действительности и привести к каре действительного преступника. Но очень часто приходится ложно устанавливать эти обстоятельства, которые на самом деле не имели места, но без которых, в виду формальных требований адата, действительный преступник может не понести никакого наказания. Тот же формализм доказательств, который отнимает у суда возможность свободной оценки улик, толкает свидетелей на дачу формально ложных показаний. Само собой разумеется, что такая постановка судебного дела, при которой достижение цели правосудия становится невозможным без заведомо ложных заверений, не может быть признана нормальной.
ШАРИАТ
Под этим термином понимаются различные юридические положения, взятые из Корана или ближайших его толкователей. «Шарий» значит законодатель, и этим именем величали раньше Магомета. Никакого особого сборника этих норм не существует; положения же Корана так противоречивы, а турецких и арабских к ним комментариев такая масса, что создать общеобязательный и систематизированный сборник статей оказалось чрезвычайно трудным даже для Турции. Для разделения религиозно-юридических вопросов до сих пор в Турции обращаются к духовным лицам, и по каждому конкретному случаю они дают заключение. Такой же порядок существует и у нас. В народных судах присутствие одного кадия является обязательным. Ему подсудны дела о недоразумениях между мужем и женой, родителями и детьми, дела брачные и наследственные. Контролировать правильность их решений чрезвычайно трудно. Как правило, в сомнительных случаях, когда решение кадия не вызывает особого доверия, оно представляется на рассмотрение шейх-уль-ислама. Но судебная практика достаточно доказала, что и заключения высшего духовного лица не всегда отличаются однообразием, что ясно указывает на противоречивость и запутанность самих источников права. Шариат представляет широкий простор для усмотрения и произвола, а потому для целей правосудия не может быть безразлично предоставление судебной власти кадиям, которые в народных судах являются и толкователями никому неведомых норм, и вершителями спора.
ДОСТОИНСТВА И НЕДОСТАТКИ
Для всякой оценки требуется установление точки зрения. Защитники народных судов обыкновенно подходят к вопросу с точки зрения соответствия данных судов правосознанию того народа, среди которого эти суды функционируют. Они говорят, и не без основания, что отправление правосудия должно соответствовать правосознанию народа, должно быть понятно для него и вызывать в нем полное доверие. Этими качествами отличаются народные суды: в них участвуют выборные депутаты, взятые из среды народа, из числа наиболее уважаемых лиц. Депутаты прекрасно знакомы с обычаями и укладом местной жизни, сами являются носителями адатного права, и их решения всегда будут соответствовать убеждениям и верованиям народа. Суд, говорят далее защитники, гласный: судоговорение происходит на понятном для народа языке. Все, что происходит на суде, понятно и полно смысла и значения, поэтому отправление правосудия не оторвано от народной жизни, оно имеет живую связь с сознанием народа и постепенно развивает в нем чувства законности и культурного начала. Наконец, народные суды имеют широкое право применять к решаемым делам нормы адата. А так как адат, как обычное право, есть наиболее правильное выражение народного правосознания, применение его тем более гарантирует спокойное в правовом отношении течение жизни.
Не смотря на правильность выставленной точки зрения, все-таки нельзя согласиться с приведенной аргументацией. Народные суды являются народными при теперешней их организации только по названию. Действительные народные суды, которые существовали у горских поселян до распространения на них русской власти, не знали ни председателя из членов военной администрации, ни апелляции и кассации. Дела решались по словесной жалобе заинтересованной стороны, без всякого письменного производства и приводились в исполнение старшиной. Ничего подобного в настоящее время нет. Одно только участие народных депутатов в этих судах и дает еще право считать их действительно народными. Правда, эти депутаты принимают непосредственное участие в решениях дел, но это участие скорее номинальное и существенного значения не имеет. Не надо упускать из виду, что суд проходит под председательством окружного начальника или помощника военного губернатора, а их мнение всегда влияет решающим образом на исход дела. Трудно было бы ожидать особой самостоятельности, смелости и настойчивости при решениях дел со стороны простых обывателей, попавших в составе суда в качестве депутатов и заседающих под председательством начальника округа. Подобными качествами далеко не всегда отличаются более интеллигентные люди и в других более свободных от административного произвола сферах общественной и государственной жизни. Следовательно, все решения народных судов не столько соответствуют народному правосознанию, сколько «желанию» председателя или, в лучшем случае, видам политического или полицейско-административного характера. Таким же пустым термином является и воображаемая гласность в народных судах. Правда, в них царит более упрощенный способ в порядке возбуждения дела и судоговорения; нет обвинительных актов, предварительных следствий по уголовным делам, нет обмена документов и состязательных бумаг по гражданским делам. Все это нисколько не гарантирует господства той гласности, которая существовала раньше в действительно народных судах. Жалобы теперь хотя и не возбраняется приносить словесно, но они все-таки записываются по-русски. Присутствие русского председателя и необходимость дальнейшего движения дел в апелляционном, ревизионном и кассационном порядке неизбежно создаст вновь канцелярское производство и господство общегосударственного языка. Поэтому народные суды также отдалены от народа и также малодоступны его пониманию, как и общие суды. В этом отношении нет никакого преимущества.
Третей довод в пользу народных судов – применение адата. И здесь надо ввести значительную поправку. Прежде всего, адатное право применяется не во всем объеме даже в Дагестане. Все случаи кровомщения, которые по адату не влекли никаких наказаний, теперь недопустимы и воспрещены. Инструкцией от 1 августа 1867 года внесено немало изменений. Дела уголовные с этого времени возбуждаются не только по жалобам потерпевших, но и по донесениям полицейских и административных властей. Суду предоставлено право только констатировать наличие преступления, а определение меры наказания, если оно более известного минимума (3 мес. ареста или штраф до 300 руб.), предоставляется на усмотрение административной власти. При этом, в силу той же инструкции, получившей применение и в Батумской области в 1895 г., наказание применяется не по адату, а по общим законам Империи. Адат сохранил силу в отношении взыскания штрафов и вознаграждения потерпевших, но выводы в канлы получили значение административной ссылки во внутренние губернии на срок, в Сибирь или на Сахалин навсегда. Значит, даже в Дагестане значительная часть адатных постановлений, и при том наиболее важная, почти с самого начала возникновения народных судов не имеет применения. Остаются в силе только нормы, регулирующие сравнительно меньшие правонарушения, и, что наиболее важно и наиболее печально, совершенно наивные правила процесса. Что же касается Карской и Батумской области, то там и адатного права, строго говоря, никогда не существовало. В этих областях нет и не было национального адатства, гласного фактора общности правового сознания. В Карской области, например, греков – 13 %, курдов – 15 %, армян – 21 %, туров и татар, в томе числе грузин и мусульман, – 38 % и т. д. Почти такую же смесь представляет Батумская область. Очевидно, здесь об общем адатном праве не может быть и речи. Эти провинции, недавно оторванные от Турции, жили под действием не адата, а писаных законов турецкой империи. Адат, как обычное право, мог иметь свое применение, но оно не выходило из ограниченного круга мелких дел и не обнимало собой всей области правовой жизни народа. На этом основании в Карской и Батумской областях применяются общие наши законы и в оправдание существования народных судов в этих областях об адате говорить не приходится.
Итак, суды эти не народные, не словесные, не во всем объеме и не везде применяют адат. Спрашивается, во имя какого же блага они существуют? Вопрос этот еще настойчивее будет требовать ответа, если мы бросим общий взгляд на явные недостатки этих судов.
В виду этих недостатков первое место занимает смешение судебной и административной власти. В народных судах, как и было сказано, вся власть сосредоточивается в руках администрации. Последняя не может отрешиться от субъективного отношения к делу и не вносит предвзятых, образовавшихся на почве специальной своей деятельности идей. Права участвующих в процессе лиц невольно будут оцениваться с точки зрения благонадежности или тому подобных принципов, а само разрешение дел находиться в зависимости от тех или других временных правительственных видов. Если принять во внимание, что дознание по уголовным делам производится чинами той же администрации, которая потом является судьей своих же собственных действ, то легко понять, что судебное следствие в словесных судах – пустая формальность, и все зависит от усмотрения той же военно-административной власти. Правда установлен даже двойной порядок проверки решений словесных судов – ревизионный и апелляционной – но ни один из них не выносит дела из сферы исключительного господства той же власти. По необходимости судьи имеют дело только с бумажным производством, с теми формальными данными, которые были составлены в первой инстанции. Такая проверка может касаться разве что деятельности той же администрации, так как пересматриваемое бумажное производство отражает эту деятельность, а не фиксирует правовые моменты процесса. Поэтому в судебном отношении значение обоих порядков сводится к нулю.
Этот недостаток усугубляется еще и тем, что момент определения меры наказания по уголовным делам совершенно отделен от момента постановки приговора о виновности. Суд рассматривает дело, допрашивает свидетелей, проверяет доказательства и на основании всех этих данных, придя к убеждению о виновности обвиняемого, постановляет приговор, но меры наказания в нем не определяет. Наказание определяется впоследствии, и то не судом, постановившим приговор, а генерал-губернатором. Последний проектирует наказание и представляет это свое заключение на усмотрение главноначальствующего. При таком порядке, очевидно, как губернатор, так и главноначальствующий абсолютно лишены возможности определять наказания, соответствующие действительной вине. Всякая виновность – вещь относительная. Силу и значение ее можно только приблизительно определить во время процесса. Определить их могут только судьи, непосредственно вскрывающие все обстоятельства дела; только они выносят известное убеждение не только о виновности вообще, но и о степени этой виновности, поэтому только они и могут избрать соответствующую этой степени меру наказания. Раздвоение этих двух моментов – постановления приговора о виновности и определения меры наказания – очевидно всегда создает известное противоречие между действительной виной и мерой наказания.
Это тем более тяжело, т.к. нет возможности кассационной проверки правильности приговора вообще, и применения наказания в особенности. Кассационные жалобы на приговоры приносятся на имя главноначальствующего, но каким образом канцелярия главноначальствующего может проверить правильность жалобы или приговора? По общим правилам кассационная инстанция наблюдает за правильностью форм судопроизводства и применением законов. Но никаких точно установленных правил судопроизводства не существует, суд руководствуется адатом, а официальный сборник адата до сих поре не издан. Как же кассационные поводы можно отыскать при таком процессуальном праве? На что можно жаловаться, на какое нарушение форм или правил судопроизводства? Вероятно, канцелярия главноначальствующего при рассмотрении кассационных жалоб находится в большом затруднении и вынуждена более руководствоваться чутьем, чем нормами права.
Но может быть чутье терпимо в отношении уголовной репрессии, часто находящей оправдательные доводы в разных и не юридических соображениях, но в гражданских спорах это равняется отрицанию правосудия. Мало этого. Для дел на сумму более 3000 руб. кассационной инстанции даже по названию не существует. Но зато эти дела могут быть обжалованы в апелляционном порядке два раза. Это смешение непонятной роскоши с такою же скупостью. Двойная апелляция вовсе не нужна, а кассационная инстанция для крупных дел прямо необходима. Дела мелкие, возбуждающие меньше интереса, всегда носят на себе все следы местной жизни, отпечатки обывательской психологии, потому могут быть разрешены без вмешательства кассационной инстанции. Но дела крупные по своему юридическому выражению всегда всплывают на поверхность бытовых отношений и принимают более общепризнанную форму. Эти дела юридически всегда могут быть квалифицированы, и разрешать их с точки зрения адата, т.е. чисто местных, бытовых правил, очевидно, не допустимо. Правда, к этим делам словесные суды применяют существующие общие правила, но это применение не идет далее рассмотрения дел по существу. Между тем, именно для этих дел и необходима кассационная инстанция, призванная устанавливать единство в толковании закона. Если сделки совершены по установленным для всех правилам, и потому подлежат разрешению по общим законам, то совершенно непонятно отрицание для них кассационного производства.
Это противоречие прямо вытекает из той судебной чересполосицы, которая известна под именем народных судов. Суды эти были созданы исключительно для туземного населения известных областей. Население тогда действительно жило своей жизнью, руководствовалось своим обычаем и в своих гражданских правоотношениях не доходило до форм юридических, общепризнанных в государстве. Тогда проверять судебные решения с точки зрение общих законов не было ни надобности, ни возможности. Но с течением времени все это изменилось. Местное население постепенно стало воспринимать общеюридические формы и облекать в них свои сделки и отношения; но искусственно созданная чересполосица удерживает в своих пределах и эти сделки и отношения, а разрешение их по необходимости подчиняет тому суду, который создан был вовсе не для них.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мы видели, что в 60-х годах, когда все горские народности были присоединены к России, среди их социальной жизни господствовало родовое начало. Родовой союз был главным фактором не только общественной жизни, но и права, правовых понятий. Род рассматривался как юридическое лицо и создавал представление непременно о круговой ответственности, как гражданской, так и уголовной. На этом основании, а отчасти и вследствие тяжелых экономических условий жизни горцев, на первый план во всех делах выступала сторона имущественная – возмещение причиненного ущерба. Сторона уголовная имела второстепенное значение. Это, конечно, не значит, что горцы не доросли до понимания преступных явлений. Нет, преступления остаются преступлениями и в глазах горцев. Только в отношении раскрытия совершавшегося преступления и привлечения к ответственности всех виновных и причастных к делу лиц их юридическая мысль не уходила дальше материальных следов преступления. Поэтому становится понятным отсутствие по адату психологического элемента в определении состава преступления и отсутствие строго проведенной индивидуальной ответственности за преступление. По адату интеллектуального виновника преступления нельзя привлечь к ответственности; зато каждый непосредственный виновник преступления, без отношения к степени вины и без различия пола, возраста и положения, влечет для себя и своего рода совершенно одинаковую ответственность. Весь этот правовой взгляд, повторяю, есть прямое последствие родового союза, как социального начала. Теперь среди горцев навряд ли можно говорить о господстве этого начала. Уже прошло почти полвека после присоединения Дагестана. Политическая и экономическая жизнь края неудержимо втягивает его в сферу общегосударственной жизни. Железные дороги, школы, газеты и масса других культурных течений совершенно разрушили существовавший строй и постепенно разрушают отсталые правовые понятия, который выросли на почве того строя.
Этого мало. Нормы процессуального права по адату ниже всякой критики. Исследовать то или другое дело по приемам, выработанным беспомощной юридической мыслью простого необразованно народа, далеко не значит с уважением относиться к правовому сознанию этого народа. Из адата видно, что народ сознает, что есть преступление, сознает необходимость уголовной реакции, но беспомощно бьется в способах раскрытия преступления или вообще юридической неправды. В таких случаях нравственный долг каждого придти на помощь и предложить этому народу более усовершенствованные способы раскрытия неправды. Словесные суды связаны крайним формализмом адатных процессуальных требований, как в момент заявления жалоб, так и во время хода всего процесса. Доказательства нельзя оценивать свободно и по убеждению. Показание смертельно раненного или присяга известного количества свидетелей решает исход дела иногда вопреки очевидности. Должник не может предъявлять жалобу на кредитора, пока не уплатит долг; изнасилованная женщина не может искать правосудия, если она не кричала во время нападения; потерпевший не может обвинять нападавших убийц в количестве, большем, чем число нанесенных ран. Подобные правила сковывают отправление правосудия и не могут быть терпимы в культурном государстве.
Итак, с какой бы точки зрения ни смотрели, существование словесных судов не оправдывается ни интересами правосудия, ни даже политическими соображениями. Единственно правильное разрешение вопроса – полное упразднение этих судов и распространение общих судебных учреждений, при чем особое внимание должно быть обращено на правильную постановку мирового института. Выборные мировые судьи и их съезд наиболее достойно заняли бы место.
Г.Б. Гвазова

Рубрика: Материалы по кавказоведению