Воспоминания о генерале Муравьеве (КВ выпуск 12 за 1901)

ВЫПУСК КАВКАЗСКИЙ ВЕСТНИК № 12 ЗА 1901 ГОД
Воспоминание о генерале Н. Н. Муравьеве.
Бывшем Наместнике Кавказском.
Генерал-адъютант Николай Николаевич Муравьев был назначен 29-го ноября 1854 года Наместником Кавказским и Главнокомандующим отдельным кавказским корпусом на место уволенного по расстроенному здоровью светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова, выехавшего еще в марте месяце того же года из края.
До приезда Муравьёва, Кавказом управлял генерал Реад, отправившийся после приезда Наместника в крымскую армию. Наша война с Турциею и западными державами тогда еще продолжалась и на Кавказе три отряда действовали против турок: один под Карсом, другой в Ахалцихе, а третий — в Гурии, у беретов Черного моря.
В то время я управлял Горийским уездом Тифлисской губернии.
Еще летом 1854 года перевозка провианта в Кутаис для Гурийского отряда сделалась затруднительною. Черное море было для нас закрыто и невозможно было подвозить провиант к Редут-Кале, единственному нашему порту на восточному берегу. Провиант привозили из России сухим путем, доставляя его в Кутаис из Тифлиса и из Душета.
В конце сентября 1854 года, из главного Александро-польского отряда, действовавшего в карсском пашалыке, возвращались отбывшие свою службу и следовавшие домой в Сигнахский уезд, аробщики с порожними арбами, на которых они возили в Александрополь провиант для войска. По пути они отдыхали около Тифлиса, — так как интендантство не озаботилось перевозкою провианта в Кутаис для Горийского отряда в удобное для того время года — летом, но генерал-интендант, воспользовавшись находящимися под рукою, около Тифлиса, партиею почти в 1000 ароб, испросил у исправлявшего тогда должность Наместника генерала Реада разрешение отправить на них провиант в Кутаис. Он при этом пояснял, что с приближением зимы перевозка туда провианта будет сопряжена с большими препятствиями и затруднениями.
Обещав аробщикам заплатить более того, что они получали летом в Александрополе, собрали их арбы, наложили на них провиант и отправили в Кутаис. Причитавшиеся им деньги выдали транспортному начальнику поручику Ами-раджиби, молодому человеку, весьма деятельно хлопотавшему и с помощью казаков принудившему аробщиков немедленно выступить из Тифлиса. Таким образом тронулся громадный транспорт с провиантом в 1000 ароб, направляясь в Горийский уезд, чрез который идет дорога в Кутаис. Мне, однако ж, как местному начальнику, ничего об этом не было известно, между тем первые двести ароб появились в виду Гори. Это было в октябре месяце, когда подножного корма на полях в Горийском уезде бывает очень мало. — Старшие аробщики явились ко мне и, объяснив причину обратного их выступления из Тифлиса, просили отвести им пастбищные места и предложить транспортному офицеру выдать следуемые деньги, без которых они не могли двигаться далее. Не успели исполнить просьбы этих аробщиков, как появилось еще около 800 ароб, которые следовали к Сураму, остановившись здесь только для отдыха. Около Сурама они остановились и пустили скот в лес для корма. Между тем холода все усиливались. Не зная ни дороги, ни местности, и не получая от транспортного офицера денег, отпущенных ему из казны, аробщики были совершенно брошены на произвол судьбы. Их было более тысячи человек. Они боялись военно-имеретинской дороги и вообще Имеретии, где ранее они не бывали и знали ее лишь понаслышке, как страну лихорадок и скотского падежа, где с конца августа по май не имеется по пути ни подножного корма, ни фуража. Я поспешил в Сурам, а вслед за мною вскоре туда же приехал и губернатор. Аробщики вновь приступили со своими жалобами о неполучении денег, без коих они не могли следовать далее. Хотя транспортный офицер обещал губернатору удовлетворить немедленно претензии аробщиков, но, тайно, ночью, советовал им, чрез своих агентов, как впоследствии открылось, убраться вон из Сурама домой подобру и поздорову, если они не хотят погибнуть со скотом на Имеретинской дороге, куда, будто бы, губернатор велит их направить силою, с помощью казаков.
Поверив этому, аробщики рано утром, захватив весь скот, отправились к себе, чрез леса, по проселочной дороге, не получив наемных денег и оставив арбы свои с провиантом на произвол судьбы. Я поскакал немедленно за ними, догнал их, стал уговаривать вернуться, но они наотрез отказались, стали громко роптать на начальство, обманувшее их, и, в случае насилия над ними, угрожали мятежом.
Для меня было совершенно непонятно такое озлобление людей, усердно отбывавших службу в главном отряде нашем в Турции более пяти месяцев. Очевидно, без силы оружия, здесь поделать ничего нельзя. С этою возмущенною многочисленною толпою можно было справиться только силою оружия, но я не имел на это ни права, ни достаточных сил. Я принужден был возвратиться ни с чем. Они отправились далее такою же шумною и буйною толпою, но нигде не произвели никакого бесчинства.
Брошенные ими в Сураме арбы были проданы с торгов, a провиант, столь необходимый для Гурийского отряда, был сдан в Сурамский провиантский магазин.
Между тем зима приближалась и вопрос о перевозке провианта в Кутаис для продовольствия находившегося там отряда начал беспокоить и Главное Начальство. На запрос об этом я донес еще в ноябре 1854 г., что распорядился перевозкою провианта из Сурама на вьючных лошадях, взятых из смежного с Сурамом Шорапанского уезда, где перевозка вообще производилась на вьюках, вследствие гористой местности. На арбах было уже невозможно перевозить по случаю наступившей зимы; помимо того, наряд жителей, зимою и без того обремененных разными военными повинностями, мог возбудить ропот населения. Поэтому я просил разрешения произвести перевозку провианта в Кутаис раннею весною не по наряду за прогонные деньги, а по добровольной раскладке, с круговым поручительством жителей, предоставив им самим, без подрядчика, выставить добровольно известное число ароб. При этом каждому аробщику должны быть выданы наемные деньги непосредственно на руки, при чиновнике губернатора или Главнокомандующего. Вместе с тем, я просил, чтоб для сопровождения провиантского транспорта и для надзора за целостью его, были командированы провиантские комиссионеры, которые заботились бы как об аробщиках, так и о своевременной безостановочной сдаче провианта в Кутаиси.
Прошло несколько месяцев; ответа не было. Наконец, в марте 1855 года, губернатор дал мне знать, что интендантство отказалось от перевозки провианта в Кутаис и что по распоряжению генерала Реада вся эта операция перевозки возлагается на меня, под личною моею ответственностью, что наемная плата за арбу назначена по 40 р. с тем, чтобы нанятые арбы, под круговым поручительством жителей деревни, непременно были готовы до 1 мая и направлены в Тифлис и Душет, где на каждую должно быть положено провианта по шести мешков. Обо всем этом ген. Реад предписывал объявить жителям и немедленно приступить к раздаче денег. Вслед за сим прискакал ко мне из интендантства чиновник с 80 т. рублей, которые он сдал мне на руки без бумаги и без книги, не требуя даже от меня квитанции.
Удивившись беззаботливости провиантского ведомства, я донес губернатору, что такого важного поручения я один, без другого доверенного лица, в виду обширных занятий моих по управлению уездом, взять на себя не могу и потому просил командировать ко мне от губернского начальства чиновника, который помогал бы мне при раздаче денег жителям, в отвращение ошибок и каких-либо нареканий в будущем. Затем я сам обзавелся шнуровой книгой, записал на приход присланные 80 т. рублей да еще 60 т. рублей, которые прислали вскоре с тем же чиновником. Все эти деньги были присланы крупными кредитными билетами 50 р. и 25 р. достоинства; их надо было еще разменять, что сделать было нелегко в уездном городе. Затем интендантство командировало ко мне помощников, провиантских комиссионеров, которые беспрерывно являлись ко мне, предлагая услуги для найма ароб в деревнях и требуя выдачи на руки им денег. Но зная, что эти господа старались скорее поживиться, чем содействовать успеху дела и, получив сведение, что двое из них уже сторговались в деревнях с какими-то факторами нанять арбы по 30 р., а написали условия о найме будто бы по 40 р., я поблагодарил их, прибавив, что аробщики должны являться ко мне сами, со старшинами и получать наемные деньги лично от меня, в уездном управлении под расписку и под круговую поруку целой деревни, поэтому гг. комиссионерам нечего беспокоиться самим выдавать деньги, а они могут только разъезжать по уезду и направлять аробщиков в уездное управление, хорошо всем жителям уезда известное. Комиссионеры этого, разумеется, не сделали. Между тем, согласно разосланным мною по всем деревням уезда объявлениям, жителям стало известно о новом распоряжении о найме ароб. Они были весьма рады не иметь никакого дела с подрядчиками и комиссионерами, отлично помня, что претерпевали прежде при получке денег. Таким образом еще в марте многие жители начали являться ко мне в уездное управление, являлись и крестьяне, и дворяне. Все они изъявили полную готовность и желание отдать арбы свои в наем для перевозки провианта. К этому времени приехали состоявший при Главнокомандующем полковник Егор Степанович Лорис-Меликов и советник губернского правления. При них и сельских старшинах я начал выдавать жителям по 40 р. за каждую арбу за круговым поручительством всех жителей деревни. Таким же образом, за общим поручительством, я выдавал деньги и дворянам. Охотников стало являться все больше и больше и раздача денег продолжалась почти до исхода апреля. При этом я составлял именной список всем нанявшимся по каждой деревне отдельно, с обозначением, кто и за сколько ароб получил деньги.
Такой порядок найма ароб много способствовал увеличению перевозочных средств в Горийском уезде, находившемся поблизости двух действовавших отрядов Ахалцихского и Гургийского. Многие жители, получив от меня наемные деньги, немедленно же обзавелись новыми арбами и скотом.
Между тем молва о суровости и строгости нового Наместника генерала Муравьева и вместе с тем о справедливости его все более и более распространялась по всему краю. Многие начали побаиваться в ожидании чего-то грозного. Это особенно было ощутительно после такого мирного управления, которым отличалось наместничество на Кавказе князя Воронцова. Но генерал Муравьев медлил приездом. Он долго оставался в Ставрополе и оттуда начал знакомиться с вверенным ему краем. Затем отправился вдоль кавказской линии для осмотра укреплений и войска. Тогда же из Грозного он написал к бывшему своему начальнику генералу Ермолову известное письмо, к котором, с сравнивал состояние войск на кавказской линии во времена Ермолова с тем, что он видел там в 1855 году, отдавал преимущество войскам времен Ермолова. Письмо это стало известным в Тифлисе. Между прочим оно вызвало возражение полковника князя Дмитрия Ивановича Святополк-Мирского, состоявшего тогда адъютантом при Наместнике, после чего он уже не мог более оставаться на Кавказе под начальством Муравьева и отправился в Крымскую армию.
Многие не оправдывали тогда возражения кн. Святополк-Мирского против Муравьева, служившего при Ермолове и так, сказать, принадлежавшего к кавказским героям Ермоловского времени. Об этих войсках генерал-адъютант граф Дибич (Забалканский), на возвратном пути из Грузии в Россию, сказал генералу Сабанееву, встретив его на кавказской линии: «после того порядка, в котором Ермолов оставил край (Грузию) и того Екатерининского и Суворовского духа, который царил тогда в тамошних войсках, легко было Паскевичу пожинать лавры».
В действительности войска в 1855 году были ничуть не хуже времен Ермоловских, но возражение со стороны штаб-офицера, состоявшего при этом Наместнике, было неуместно против военной дисциплины, нарушение которой могло возбудить преследование, если бы того захотел Муравьев.
Наконец получено было известие, что генерал Муравьев выехал из Владикавказа в Тифлис. Не доезжая Душета, за четыре станции до Тифлиса, его догнал курьер из Петербурга с печальным известием о кончине Императора Николая. Муравьев поторопился приездом в Тифлис. Следует заметить, что на Кавказе никто не верил этой горестной истине, полагая невозможным смерть грозного и справедливого Монарха, которого все обожали и считали чуть не бессмертным. Надо было видеть тогда печаль и скорбь кавказцев всех сословий и всех исповеданий. Надо было видеть церкви всех исповеданий, в которых жители рыдали, ставя свечи пред образами и молясь за упокой души обожаемого Государя. Тифлисские мечети каждый день были полны народом, мусульмане молились в них за упокоение души Великого Падишаха, которого считали идеалом могущества и славы.
На долю Муравьева, по приезде его в Тифлис, выпала печальная обязанность объявить об этом грустном событии войску и народу. Многие считали это дурным предзнаменованием для нового начальника, а суровое его обращение с чиновным персоналом еще более способствовало такому впечатлению. Все стали вспоминать о прежних порядках времен бывшего наместника кн. Воронцова, обходившегося со всеми вежливо и любезно.
Как сказано выше, я был тогда в Гори; слухи о Муравьеве из Тифлиса доходили и туда; я полагал, что новый Главнокомандующий непременно захочет осмотреть действовавшие отряды: Гурийский и Ахалцихский, расположенные первый у берегов Черного моря, а второй в Ахалцихе около тогдашней турецкой границы. Дорога туда из Тифлиса вела в Горийский уезд, поэтому я, по званию уездного начальника, должен был встретить его на границе уезда, приготовить квартиру для него в Гори, затем проводить его до границы Кутаисской губернии и ждать в Сураме обратного его проезда, чтобы проводить затем в Ахалцих и, выждав его возвращения у станции Страшный Окоп, на границе уезда, сопровождать его чрез Гори в Тифлис. Все эти ожидания и соображения меня чрезвычайно тревожили, так как тогда телеграфов не было и я не мог определить времени выезда генерала Муравьева из Тифлиса, а затем меня тревожила мысль о том, какова-то будет наша встреча.
Между тем я получил от губернатора предписание с известием о кончине Императора Николая и о восшествии на престол Александра II и немедленно распорядился о приводе всех жителей к присяге на верность Государю Александру Николаевичу. Для этого я назначил в горийских церквах трех вероисповеданий молебствия с таким расчетом, что, кончив в православной церкви обряд привода к присяге православных, отправился я в армянскую церковь и, по окончании там этого обряда, отправился в католическую церковь, и, таким образом, лично находился во всех трех церквах при молебствиях и при приводе всех жителей к присяге. Присяжные листы я потом представил по принадлежности.
Много было тогда рассказов о новом начальнике края; между прочим рассказывали, что когда, после приезда его в Тифлис, представлялись ему все чины военного и гражданского ведомства, то он каждого из них расспрашивал очень обстоятельно о службе. Когда он дошел до членов совета Наместника или Главного Управления, то обратился к ним с запросом; «чем они занимаются в совете»? — Они затруднились ответом и молчали; тогда один из них, Андрей Францович Десимон (бывший директором канцелярии Наместника во времена Главноуправляющего Головина) ответил прямо: «почти ничего не делаем, ваше высокопревосходительство; мы в неделю раз собираемся в совете, потолкуем кое о чем, выслушаем доклад правителя канцелярии и затем расходимся до другого заседания».
— Спасибо за откровенность! — сказал ему Муравьев.
«Прежде, при прежних Главноуправлявших, до 1841 г., вместо этого совета существовало общее собрание верховного грузинского правительства; тогда здесь открывались разные правительственные учреждения, возникали беспрестанно вопросы по разным ведомствам, требовавшие обсуждения и разрешения, применяясь к местным условиям края; подобные вопросы разрешались быстро и решения эти утверждались Главноуправляющим. Это общее собрание под председательством губернатора почти ничего не стоило казне, потому что членами его были все председатели и члены губернских учреждений и начальники отдельных частей. Докладчиками являлись представители того ведомства, в котором возникал данный вопрос, его обсуждали и разрешали все члены или представители административных и судебной частей. Теперь, когда все вопросы почти разрешены по гражданскому управлению на Кавказе, странно иметь совет с членами, которые обходятся казне очень дорого, для того лишь, чтобы ничего не делать. Не понимаю этого»! — высказал Николай Николаевич Муравьев в одной беседе.
Слухи как об этом, так обо всем касающемся нового Наместника, приходили и в Гори почти ежедневно, но большею частью в преувеличенном виде. Я все ждал, что он, до отъезда в Карс, посетит Гурийский и Ахалцихский отряды. Хотя воображение представляло мне грозный вид Главнокомандующего Муравьева, но отличное состояние уезда давало все-таки надежду, что, несмотря на суровость Муравьева, он будет справедлив и никакой неприятности мне не сделает.
Мое ожидание оправдалось. В начале апреля с нарочным получил я предложение начальника главного штаба кн. А. И. Барятинского (впоследствии Наместника кавказского и фельдмаршала) встретить и проводить Главнокомандующего генерала Муравьева, который выезжал из Тифлиса на другой день. — Я немедленно послал участкового заседателя на Ксанскую почтовую станцию для встречи его у реки Ксанки, границы уезда, а сам поскакал на следующую затем Чальскую почтовую станцию, и, осмотрев лошадей, сбруи и ямщиков, выбрал лучших для поезда Главнокомандующего. Со мною выехал и начальник дорожной дистанции полковник путей сообщения Каханов, который также должен был встретить Главнокомандующего и представиться ему. Около часу дня приехал туда товарищ директор канцелярии (впоследствии начальник Главного Управления Наместника при князе Барятинском) Алексей Феодорович Крузенштерн. Он улыбнулся, увидя меня, и подшутил, что его приняли вероятно за Муравьева. Он меня знал давно, еще при бывших Главноуправляющих генерале Головине и генерале Нейдгардте и, наконец, при князе Воронцове; он спросил: «есть ли у меня рапорт (почетный) Наместнику»? — Муравьев не любил формальных рапортов с казенными фразами о благополучном состоянии уезда, и потому я составил рапорт иначе. Крузенштерн внимательно прочел все содержание его, где излагались следующие сведения: краткое статистическое описание уезда, название полицейских участков, число жителей, количество податей и земского сбора, городские доходы, недоимки городские и земские, число арестантов, почтовых станций и число троек на каждой, все военные части и учреждения гражданского ведомства, которые в это время находились в Гори и уезде по случаю войны, уездное и духовное училища с числом учеников в них; таможенные правления — Редуткальское и Сухумское с карантинно-таможенными заставами: очемчирским, озургетским и николаевским, которые по военным обстоятельствам переведены были в Гори с берегов Черного моря на случай скорейшего открытия в тех же местах таможенных действий по заключению мира и пр. Крузенштерн, возвратив мой рапорт, сказал, чтобы я подал его Муравьеву непременно, что ему это очень понравится, так как рапорт был составлен в его духе. — Мне было приятно слышать это от Крузенштерна. Он уехал далее в Гори, где при въезде должен был встретить его полицейский офицер Габуниа и провести прямо на квартиру.
Спустя некоторое время приехал сам Главнокомандующий. Как только коляска остановилась на станции, я тотчас подошел к нему, отрапортовал ему почтительно о благосостоянии вверенного мне уезда и подал рапорт. — Генерал Муравьев развернул его и, сидя в коляске, начал читать, изредка взглядывая на меня. Я стоял молча. Помощник участкового заседателя, Яссе Павленев, суетился уже около лошадей, которых выводили для экипажа Наместника. Окончив чтение рапорта (почти в три листа), Муравьев, видимо довольный, передал его затем адъютанту своему полковнику Каханову (брату упомянутого выше инженера). «Вы, кажется, недавно здесь!» сказал он мне. «Точно так», ваше высокопревосходительство — отвечал я. «Вы были раньше в Тифлисском уезде; я знаю; очень хорошо»! — продолжал он и с этими словами сошел с экипажа.
«У вас, вижу, хорошая дорога», сказал он обратившись ко мне, «я пройдусь пешком», и с этими словами он направился по дороге.
Апрельское солнце было еще высоко, но далеко за полдень. Чудная весенняя погода, ясное голубое небо, обширная Тирипонская равнина, вся покрытая зеленью хлебов, приятный тихий ветерок, волновавший море зелени, располагали к приятному настроению. Видимо, оно овладело и Муравьевым. Я следовал за ним. — «А вы со мною едете?» спросил он. «Точно так, ваше высокопревосходительство». «Очень приятно! Знаете ли, что эти поля мне знакомы», сказал он; «они так же хороши, как были при мне во времена генерала Ермолова». В это время подъехала коляска; он сел в экипаж и поехал далее.
При въезде в Гори я опередил экипаж Главнокомандующего, чрез базарную улицу приехал к назначенной для него квартире в доме почетного гражданина Тер-Степанова и у подъезда вновь встретил его. Было еще светло. Городские жители, собравшиеся здесь, снимали шапки и приветствовали громко пожеланиями здравия и пр. Он поклонился им, улыбаясь, как своим старым знакомым. У подъезда ему представлялись генерал от инфантерии, ветеран персидской и турецкой кампаний 1826—1829 года, сенатор князь Георгий Эристов и брат его кн. Торникий Эристов, предводитель дворянства, князья, дворяне и почетные городские жители, равно все чины военные и гражданские, находившиеся в Гори. — С князьями Эристовыми Н. Н. Муравьев расцеловался как с давнишними приятелями. С кн. Георгием он служил вместе во время персидской кампании 1827 года, когда кн. Эристов командовал особым отрядом, с которым он взял Тавриз, столицу Персии. При нем тогда Муравьев был начальником штаба. А Торникия знал он, во времена бывшего Главнокомандующего генерала Ермолова, когда приезжал в Гори гостить к полковому командиру Попову, который женился тогда на дочери Торникия. Н. Н. Муравьев, улыбаясь, напомнил генералу Эристову, что во время персидской кампании, при взятии Тавриза, он был начальником его, Муравьева, а спустя тридцать лет почти сам Муравьев теперь Наместником Кавказа. — Князь Эристов ответил, что «свет-колесо; те, которые помещаются сегодня внизу, завтра подымаются на высоту. Таков закон судьбы, ваше высокопревосходительство. Прежде я был вашим начальником, а теперь вы мой начальник и я рад от души, что пришлось мне вновь видеть вас»! — Муравьев обнял его и, простившись со всеми, вошел в свою комнату. Там представился ему состоявший при Наместнике инженер — генерал Андрей Степанович Санковский, который в это время производил следствие по делу об обрушившихся двух каменных мостах на Куре, из коих один строился у города Гори, а другой около деревни Скра, называвшийся скрейским мостом. Строителем этих мостов был архитектор, состоявший при канцелярии Наместника кавказского Эдвин Райс, родом англичанин, но совершенно обрусевший и пользовавшийся покровительством бывшего Наместника кн. Воронцова. По докладе Н. Н. Муравьеву обстоятельств дела, он потребовал меня.
«Эти мосты при вас обрушились», сказал он, обратившись ко мне, и «вы так равнодушны к этому событию; вы знаете, что строитель их англичанин, который до сих пор не заарестован»!…
«Мосты обрушились, ваше высокопревосходительство, прежде, до моего назначения сюда, в Горийский уезд; следствие производится генералом Санковским, а я исполняю все его требования по сему делу. Раиса я не имею права ни арестовать, ни задержать, потому что он архитектор-чиновник канцелярии Наместника Кавказского»!..
«Вот этого не доставало! Как же он чиновник канцелярии?» — спросил Муравьев, обратившись к генералу Санковскому, который подтвердил мои слова. Я молчал. — «Где он теперь?» — спросил меня Муравьев.
«В Боржоме, ваше высокопревосходительство», — ответил я, «он живет там в своем доме!» — «Как в своем доме?» — заметил Николай Николаевич. «Разве вы не замечаете, что он живет близко к границам, чтобы улизнуть, обрушив нарочно два моста, которые теперь, по военным обстоятельствам, крайне необходимы. Ведь это в интересах англичан сделано! — Я вам приказываю сегодня же распорядиться взять этого Раиса из Боржома и доставить в Тифлис. Смотрите, чтобы он не удрал!»…
«Слушаю, ваше высокопревосходительство, исполню во всей точности!»…
«Ну, смотрите!» — сказал он и отпустил меня.
Я обратился к Крузенштерну, как товарищу директора канцелярии и, рассказав подробно о приказании Наместника Муравьева, спросил: «куда прикажете сдать в Тифлисе г. Раиса?» Крузенштерну было неприятно это распоряжение; он немного задумался и затем сказал, чтобы Раиса просто доставили в канцелярию Наместника и доложили бы директору ее Михаилу Павловичу Щербинину (в последствие сенатору, Главноуправляющему по делам печати). При этом он написал письмо к нему и передал его мне для доставки. Я немедленно, в тот же вечер, командировал помощника своего князя Луарсаба Аргутинского в Боржом, поручив ему объявить Раису о приказании Главнокомандующего пригласить его в Гори и затем в Тифлис, куда и был он доставлен, о чем я донес впоследствии, адресуя рапорт на Белогорскую почтовую станцию, согласно приказанию Муравьева. Г. Райс поселился в Тифлисе, и, конечно не был арестован.
На другой день утром Муравьев принимал доклады от Крузенштерна в кабинете, где он с раннего утра уже занялся делами. Не зная к какому времени надо было мне распорядиться касательно почтовых лошадей для обратного проезда Наместника из Кутаисской губернии в Сурам, я спросил об этом Крузенштерна. Он отвечал незнанием и предложил обратиться к адъютанту Главнокомандующего Каханову. Этот в свою очередь отозвался незнанием и спросил, для чего мне надо это сведение. «Если я не буду знать о времени вашего приезда в Сурам из Гурийского отряда или из Имеретии, сказал я, то для вас почтовых лошадей не будет, потому что я на почтовых отправляю орудия, ружья и другие снаряды в отряды, независимо от курьеров и нарочных, которых я не могу задерживать. Я должен знать о вашем приезде, чтобы, не останавливая их, заготовить и для вас лошадей».
«Да Главнокомандующий никому не объявляет о времени выезда и приезда. Так у него принято» — отвечал мне Каханов.
«Как вам угодно; а если лошадей не будет для Главнокомандующего я не виноват, потому что лишен возможности сделать своевременные распоряжения!»
«Хорошо, — сказал Каханов, — пойду доложу»! — Я слушал из-за дверей, опасаясь грозы. — Муравьев, выслушав Каханова, сказал вдруг громко: «Это к чему; к чему это любопытство уездного начальника»? — Я, признаться, немного струсил; Каханов повторил то, что я ему сказал на счет экстренных проездов и затруднений на станциях. — «Ну это другое дело»! — сказал Муравьев, «уездный начальник прав; вот маршрут, покажите ему». — Я отошел от дверей, Каханон вынес маршрут, по которому узнал о времени обратного их приезда в Сурам. — «Это секрет», сказал мне Каханов, «знайте, что Главнокомандующий собственно для вас сделал исключение, а то никто предварительно не знает о времени его выезда и приезда».
Около десяти часов утра Главнокомандующий выехал из Гори в Кутаис, приказав мне представить ему на бумаге некоторые сведения, адресуя прямо на его имя на Белогорскую почтовую станцию Кутаисской губернии, чтобы он застал пакет там на возвратном пути. Сверх того велел не провожать его далее, так как, по его словам, у меня было много дел по случаю раздачи денег аробщикам для перевозки провианта в Кутаис. — Оказалась, что он лично и чрез посланных секретно узнавал, сколько каждый из аробщиков получал наемных денег за арбу. Останавливая, случайно встречавшиеся ему по дороге, арбы от Ксанки до Чалы и от Гори до Сурама, он спрашивал каждого встречного аробщика, идет ли он в мае месяце в Кутаис и сколько получит за то денег; всюду ему отвечали все, то «по четыре тумана» т. е. по сорока руб.
По маршруту Муравьев должен был по возвращении из Гурийского отряда или из Кутаиса поворотить из Сурама в Ахалцых для осмотра Ахалцыхского отряда и потому до времени обратного его приезда я отправился в Боржом, чрез который идет дорога, приготовить там квартиры как для него, так и для его свиты и, сделав так надлежащее распоряжение о чистоте и опрятности в Боржоме и осмотрев почтовые станции, я выехал обратно в Сурам и затем на один день в Гори узнать о дальнейших в мое отсутствие действиях по найму ароб.
В Гори в тот же день я получил с нарочным предписание, что Главнокомандующий Муравьев не заедет уже в Ахалцых, а поедет в Тифлис, но не по почтовому тракту чрез Гори, как бы следовало, а по проселочной дороге из Сурама чрез место Цхвинвал. Я тотчас распорядился отправить в Цхинвал и в сел. Квеш почтовых лошадей со всеми принадлежностями из Горийской и Чальской почтовых станций и сам также выехал в Цхинвал приготовить квартиру для Наместника и свиты его и, распорядившись о чистоте и опрятности местечка и его жителей для приема Главнокомандующего и затем, осмотрев всю проселочную дорогу, вновь отправился в Сурам ожидать его приезда из Кутаиса к 26 апрелю 1855 года, отослав заранее на его имя на Белогорскую почтовую станцию рапорт с подробным объяснением тех сведений, которые он требовал от меня еще в Гори.
Генерал-лейтенант кн. Иван Багратион — Мухранский командовал тогда Гурийским отрядом и наблюдал в особенности за Абхазиею, владетеля которой, Михаила Шервашидзе, он считал человеком не вполне преданным России.
«За Кутаис я не боюсь», — сказал Главнокомандующий Муравьев, когда он обозрел возвышенности Кутаиса, Зекеду и далее развалины древнего кутаисского храма, крепости и дворцы прежних грузинских царей. — «Эти высоты, которые командуют всею долиною Риона, — естественная крепость! Сюда неприятель не осмелится подойти; ущелье же Риона самое лучшее и безопасное место для ретирады (отступления) войска на север к Раче и к перевалу чрез Кавказский хребет или в Горийский уезд чрез Сачхер и Бугоульскую дорогу; неприятель ни в каком случае не осмелится рискнуть вступить в Рионское ущелье на свою погибель».
Передовой нарочный возвестил о скором приезде Наместника и действительно вскоре он приехал на Сурамскую почтовую станцию. — Я вновь отрапортовал ему о благосостоянии уезда, но он, улыбнувшись, возразил: «не совсем-то благополучно». Я ничего не мог на это ответить; но, заметив, что я встревожился таким замечанием Наместника, он сказал мне: «какие-то осетины вашего уезда подали мне жалобу на дороге, и на вопрос мой, они ответили, что об этой жалобе они вам не заявляли, но так как я нахожу, что жители вверенного вам уезда не должны подавать мне жалобы помимо вас, то я вам приказываю этих осетин арестовать за это при сельском управлении на три дня, а старшину сурамского арестовать в Гори за то, что допустил тех осетин ко мне с жалобою, не доложив об этом предварительно вам!».
«Слушаюсь, ваше высокопревосходительство», — ответил я. Он затем расположился на почтовой станции, где был приготовлен для него обед. Его сопровождал из Кутаиса кн. Нестор Церетели, который, во время разъездов Главнокомандующего по Кутаисской губернии, находился при нем. Князя Нестора, бывшего моего ученика, я оставил в Кутаисе очень еще молодым за двенадцать лет пред тем, когда я оставил службу в Кутаисе и перешел в Тифлис на новую должность. Он бросился обнимать меня; мне очень приятно было видеть этого прекрасного молодого человека, умного, мужественного, расторопного, живого, обратившего на себя внимание Главнокомандующего в Гурийском отряде. Он теперь в Кутаисе, генерал-майором свиты Его Величества, Губернским Предводителем дворянства. Принадлежа к первой фамилии в губернии, он весьма уважаем как начальством, так и населением.
Пока генерал Муравьев обедал, я распоряжался на счет обеда остальных его людей и приготовлял лошадей для экипажей к отъезду. Как только он кончил обед, меня потребовали к нему. Он сидел в креслах и курил трубку. — «Я получил ваш рапорт на Белогорской почтовой станции», — сказал он мне, «сведения, вами доставленные, весьма удовлетворительны!».
Я ничего не отвечал. «Вы служили прежде в Имеретии (Кутаисская губерния)? — спросил он. «Точно так, ваше высокопревосходительство»! — ответил я. — «Я знаю», продолжал он, «вы, кажется, хорошо знаете Кутаисскую губернию?». Я ничего не ответил, а только взглянул на Алексея Феодоровича Крузенштерна, который улыбнулся мне и который, как видно было, сообщил Муравьеву о прежней моей службе в Имеретии. — «У вас есть сюртук с собою?» — спросил Муравьев. Я был все время в мундире.
«Есть, ваше высокопревосходительство» — ответил я.
«В таком случае снимите мундир, наденьте сюртук и так будете провожать меня!» — Я поклонился низко, приняв это приказание за знак особого благоволения.
«Как у вас идет наем ароб для перевозки провианта в Кутаис?» — спросил он.
«Весьма успешно, ваше высокопревосходительство»!
«Получают ли аробщики сполна деньги»?
«До копейки, ваше высокопревосходительство».
«Я верю, что это было тогда, когда вы сами раздавали: а теперь, когда вы здесь со мною, кто раздает деньги и сполна ли раздает»?
«Теперь раздает мой помощник и раздает сполна, ваше высокопревосходительство».
«Почему же вы знаете, что сполна?», спросил он, «а может быть не сполна»!
«Не смеет, ваше высокопревосходительство» — ответил я быстро и резко, — «помощник мой знает хорошо, что от меня ничто не скроется, и что с ним церемониться не буду. Да кроме того он выдает деньги в присутствии адъютанта главного штаба полковника Лорис Меликова и советника губернского правления и потому не смеет не выдавать денег аробщикам сполна».
Муравьев улыбнулся при моем резком ответе и добавил, что он верит. Затем, спустя немного, спросил: откуда я родом, жив ли отец мой, служил ли он. Когда я сказал, что отец мой служил в Тифлисе еще при бывших Главнокомандующих Ртыщеве, Ермолове, и Паскевиче, генерал Муравьев задумался и сказал, что он не помнит.
«Мне сказали, что вы хорошо знаете край; поэтому надеюсь, что дела у вас по уезду пойдут хорошо, но, все-таки, повторяю и приказываю объявить всем, чтобы никто не смел подавать мне прошения помимо вас и чтобы подобные прошения подавали вам, как ближайшему начальнику, и вы представлял бы мне; слышите, смотрите!»…
«Слушаюсь, ваше высокопревосходительство», ответил я — преклонившись и когда затем, на вопрос его, доложил, что лошади готовы. «В таком случае поедем», сказал он, обратившись к Крузенштерну и Каханову, и вышел к экипажу.
Я сел в тележку и на пути, уже во время езды, снял мундир, так что на следующей Гаргаребской почтовой станции был я уже в сюртуке. Туда мы приехали в шестом часу вечера. Эта станция расположена на плоской возвышенности, у подошвы которой внизу протекает Кура, принимая с левой стороны тут же р. Пца. Обширный горизонт небосклона представляется пред глазами. Хорошая весенняя погода, закат солнца, которое освещало всю окрестность, а вдали Боржомское ущелье и цепь гор Цициановских и Абашидзевых с юго-востока, которые тянутся оттуда по направлению к Тифлису, к северу же кавказские громады, покрытые снегом, а ближе предгория Кавказа, которые в свою очередь окаймляют обширную долину, придавали живописный вид и, казалось, привели Главнокомандующего в хорошее расположение духа. Пока закладывали лошадей и приготовляли экипажи, он занимался делами, принимая доклады от Крузенштерна. Он это делал на всех почти почтовых станциях в ожидании лошадей. Когда он вышел из комнаты, я подал маршрут от Гаргоребской станции до Чальской по проселочной дороге, по которой надо было ехать, с обозначением пятнадцати деревень и расстоянии их друг от друга и с отметкою против деревни Земо-Никози, что там старая соборная епископская церковь, из тесанного камня с развалинами монастыря, где еще при грузинских царях и в начале русского здесь правления была архиерейская кафедра под названием Никазели. Ночлег был назначен в Цхинвале и затем на следующий день переправа чрез Малую Лиахву в брод и перемена подставных почтовых лошадей на полях в селениях Плависмани и Квеши, куда было переведено много лошадей из Горийской почтовой станции. Обо всем этом я доложил и лично при подаче маршрута. Муравьев принял его, прочел со вниманием и сказал, улыбнувшись: «спасибо, это хорошо». — Затем, взглянув на развалины, на противоположной горе, за Курою, около расположенной там деревни кн. Цициановых, спросил: «Какие эти развалины»?
«Это развалины церкви и замка времен царицы Тамары», отвечал я.
«Ну, батюшка, у вас все древние развалины приписывают царице Тамаре, а между ними, мне кажется, есть и такие, о которых она вовсе и не думала», сказал он улыбнувшись.
Дорога шла между деревнями, которые появлялись и исчезали за нами. Мы проехали деревни: Саголашени, Брети, Дзлевис-Джвари, Келкцеули, Квемохвити, Земохвити, Никози, где находится упомянутая выше церковь, и к вечеру приехали мы в Цхинвал. Экипажи остановились у входа в длинные, узкие ряды лавок, покрытых досчатою крышею и расположенных по сторонам единственной улицы. За лавками находились обывательские дома с переулками, лавки были открыты и освещены. Никогда цхинвальские жители не могли и думать, что Главнокомандующий и Наместник когда-либо приедет в Цхинвал ночевать. Когда Муравьев подошел к строениям, то остановился и долго смотрел на старые, мелкие, освещенные лавки, где у прилавка стояли их хозяева в праздничных платьях. Обратившись ко мне, он сказал: «Видите ли эти старые лавки? Я застал ваш Тифлис в таком виде в 1816 году!».
Он расположился на приготовленной для него квартире и немедленно начал заниматься делами, слушая доклады. Вслед за тем адъютанту его Желтухину велено было быть готовым отправиться в Тифлис курьером с бумагами, а мне приказали дать ему почтовую тройку и проводников. Мне это показалось странным. Ночь была темная, облака нависли над нами и увеличивали темноту. Я просил полковника Каханова доложить Главнокомандующему, что я не ручаюсь за благополучный проезд адъютанта Желтухина в эту темную ночь по проселочной дороге, по которой предстояло переправиться в брод чрез реку Малую Лиахву, которая, разлившись от весенних вод, бушевала, опрокидывая громадные камни и где, при такой темноте и быстром течении, невозможно было даже с пловцами отыскивать брод. Полковник Каханов колебался доложить, зная суровость Главнокомандующего, а когда я сказал, что в таком случае не отвечаю, если с Желтухиным случится несчастие и река унесет его вместе с бумагами, тогда он решился войти и робко доложить обо всем этом Муравьеву. Я ждал ответа в передней. «Ежели уездный начальник не ручается, то в таком случае нечего делать», сказал он, «пусть Желтухин подождет до рассвета, а уездному начальнику прикажите отправить его как можно ранее, на рассвете». Я успокоился и сделал соответственное распоряжение.
На другой день утром Главнокомандующий вышел к собравшимся жителям, которые при его появлении сняли шапки и низко поклонились. На его вопрос, они отозвались, что все у них благополучно и что очень многие из них готовят арбы для перевозки провианта в Кутаис. — Затем он приказал мне представить ему милицию, одну часть которой я приготовил для отсылки в Ахалцыхский отряд, а другую в Тушино-пшаво-хевсурский округ. Она была расположена у реки около моста и выстроена в порядке. Когда Главнокомандующий поздоровался с милиционерами, они ответили криком: «ура»! Бодрый и молодецкий вид их чрезвычайно понравился ему. Заметив у них разнообразные ружья, он спросил меня, откуда они взялись. Я доложил, что многим из них ружья были розданы мною из числа присланных мне из Тифлиса от военного губернатора 600 пехотных ружей со штыками и что хотя были присланы губернатором еще 700 ружей драгунских, но они, как негодные для жителей, были отосланы назад в Тифлис. Из боевых же припасов, присланных с 3 ноября 1853 г. 28,610 боевых патронов, 5 ½ пуд. пороху, 2800 кремней и 30 пудов свинцу были розданы жителям Горийского уезда для поголовного вооружения и поэтому у милиционеров здешних являются такие ружья. Часть их была отослана также заведывающему Боржомским имением для вооружения боржомских поселенцев. — Подробный доклад обо всем этом очень понравился Главнокомандующему и на заявление мое, что у большей части жителей нет собственных ружей — «Это значит», сказал он — что в крае было спокойно и жители привыкли к мирному положению; их не тревожили больше, как в старину, неприятельские нашествия и потому жители могли отвыкнуть от употребления ружей. Оказывают ли эти милиционеры какую-либо пользу и умеют ли стрелять? — Ведь ваши милиционеры осетины бежали в прошлом году из-под Ахалцыха!» — сказал он. — «Смею доложить, ваше высокопревосходительство, что осетины мало оказали пользы; но зато грузины, имеретины, гурийцы охотно идут на войну и постоянно отличались храбростью против неприятеля и скоро привыкают к меткой стрельбе, лишь бы были хорошие ружья; но наряжать, как теперь, в милицию в большом количестве жителей Горийского уезда, по моему мнению не очень полезно, казна несет на них большие издержки, а было бы, мне кажется, полезнее половину этих милиционеров оставлять на месте для внутренней службы по военным потребностям и для хлебопашества, так как от недостатка рабочих рук поля в нынешнем году распаханы на половину меньше против прошлого года и от этого цены на хлеб начинают возвышаться»!
«Это правда», сказал он «но я не могу отменить теперь это распоряжение о наборе милиции, которое было уже сделано до моего приезда; в будущем году я велю не набирать их. По-моему лучше оставить их для перевозочных средств края!.. Как вы думаете, адъютант мой Желтухин хорошо ли переправился чрез Лиахву»?
«Очень хорошо, ваше высокопревосходительство»! отвечал я. «Провожатый вернулся уже и доложил мне о благополучном его проезде».
Увидя между жителями некоторых с медалями, он спросил меня: «кто они такие»? «Здешние евреи, ваше высокопревосходительство»!..
«Какие это медали у них»?
«За усердие и за спасение погибавших».
«Они идут ли в милицию»?
«Никак нет, ваше высокопревосходительство, они нанимают вместо себя грузин».
«Знают ли они по-еврейски»?
«Никто из них не знает; они по своим торговым делам пишут по-грузински и в домашнем быту говорят так же по-грузински»!
Обратившись затем к Крузенштерну и Каханону, Главнокомандующий сказал: «Я уезжаю из Горийского уезда спокойно. Я вижу, что перевозка провианта в Кутаис для Гурийского отряда пойдет успешно на здешних арбах и что управление этим уездом в хороших руках; я с этой стороны спокоен и уверен, что дела здесь пойдут хорошо»!
Я почтительно поклонился генералу Муравьеву за такой лестный для меня его отзыв. — Затем, улыбнувшись, сказал он мне: «я вас более не задерживаю; вы поезжайте в Гори; знаю я, что у вас много дел и вы любите заниматься лично делами; вы не будете провожать меня далее и поэтому я вас освобождаю»!
«Дорога предстоит одна и таже до почтовой станции, ваше высокопревосходительство», доложил я, поклонившись, «и потому позвольте проводить вас до этой станции!»
«Пожалуй, мне все равно, если желаете, но все-таки я вас не задерживаю»!
Я поклонился и затем распорядился подать экипажи. Хотя я мог yехать оттуда прямо в Гори по другой кратчайшей дороге, но я беспокоился на счет переправы его чрез Малую Лиахву, куда я послал вперед пловцов; да сверх того я хотел, чтобы лошади на подставе были бы в исправности и чтобы провезти Наместника по проселочной дороги благополучно, до почтовой станции, до которой нам предстояло проехать деревни: Дици, Корди, за которою уже бушевала разлившаяся бешенная Лиахва, Карби, Кере, Плави, Плависмани, Квеши, Джвариашени, Адзви, Ахалубани или Малый Межрусхеви, Кнрбали, Бершуети, Хурвалети, всего тридцать четыре версты от Цхинвала. Я знал, что по почтовому тракту и на следующих почтовых станциях у меня все было исправно и менее беспокоился; но я беспокоился на счет проселочной дороги и потому хотел довезти Главнокомандующего до почтовой станции благополучно. Подставные лошади ожидали на полях Плависмани и Квеши. Тем временем, пока закладывали лошадей, генерал Муравьев начал завтракать и предложил мне закусить тоже. Была среда, он постничал. Я поклонился и взял кусок хлеба и икры. У него была азарпеша серебряная, из которой он пил вино. Человек наполнил ее и Муравьев, держа в руке азарпешу, подал мне, предложив выпить. Когда я протянул руку, чтобы взять ее, он повернул ее к себе и выпил сам. — «А что?» сказал он, улыбнувшись, это по-вашему, по-грузински; вы думаете, — я не знаю? Эту азарпешу мне подарил кн. Бебутов еще в 1816 году и с тех пор я пью вино из нее»!
Человек налил вновь вино в азарпешу, которую Муравьев все держал в руке и затем передал мне. Я поклонился и выпил, передав азарпешу человеку. Крузенштерн и Каханов закусывали также: все стоя среди поля. Я продолжал закуску отойдя от Муравьева. Он подошел ко мне медленно и заговорил; я едва успел проглотить кусок, который был у меня во рту. «Как вы думаете»? спросил он и пошел далее по полю, чтобы, как видно, другие не слышали; я последовал за ним. «Как вы думаете, нёт ли какого-либо ропота в народе»?
«Никакого, ваше высокопревосходительство. Напротив, жители уезда, как дворяне, так и крестьяне, одинаково одушевлены истинною преданностью правительству, в особенности в эту войну»!
«Охотно ли идут для перевозки провианта»? «Весьма охотно, ваше высокопревосходительство, без всякого понуждения, потому что такой наемной платы никогда жители Горийского уезда не получали прежде. И такую плату, по 40 р. за арбу, жители приписывают особой милости правительства».
«А в Кутаисской губернии нет таких перевозочных средств, как в Грузии. Там перевозка немножко труднее; вы бывали там, вам эта губерния знакома».
«Перевозка будет несколько затруднительна, ваше высокопревосходительство, потому что из Грузии арбы не могут идти туда зимою, а в Имеретии нет больших ароб в роде грузинских; там есть маленькие, как в александропольском уезде; но зато в Кутаисской губернии весь Шорапанский уезд, равно и Рачинский и часть Кутаисского могут выставить вьючных лошадей. Зимою на них можно перевезти провиант в Кутаис из Сурама, а в Сурам можно доставлять на грузинских арбах, так как аробщики дальше Сурама не идут зимою, опасаясь потерять скот: он ест зеленые листья кустов, которые цветут зимою и от которых страдает и издыхает грузинский скот».
«Так поэтому-то сигнахские аробщики бросили провиант в Сурами в прошлом году»?
«Точно так. Сигнахцев не следовало посылать сюда. Для сигнахцев, по народным понятиям, Имеретия страна лихорадок и горячек. Никогда они не только в Кутаисскую губернию, но даже в Горийский уезд не ездят; поэтому гораздо лучше было бы их оставить для Александрополя, который им хорошо знаком по доставке соли в мирное время и куда ездили транспортом и в прошлом году.
«А из Делижана»?
«Сигнахцы охотнее пойдут в Делижан, чем в Имеретию, в Кутаис. В Делижане, где находятся наши склады, могут поднять провиант для доставки в Александрополь на верблюдах демурчасальские и борчалинские жители, равно и казахские. Есть еще вьючный скот жителей горных деревень борчалинских — Шиних, Узунляр, Чочкан и других, которые находятся недалеко от Каменки или Джалал-Оглы, где находятся также наши склады и откуда, в бытность мою на службе по Тифлисскому уезду, я распорядился в начале прошлого года, зимою, перевезти экстренно на тамошних вьючных быках и на фургонах немецких колонистов провиант и фураж для драгунских полков, которые были расположены тогда в Башкичетах и Памбаке».
Так как Муравьева занимали очень перевозочные средства, то он слушал меня со вниманием и спросил, много ли будет вьючного скота для перевозки. Я доложил, что у всех жителей есть вьючный скот, без которого они не могут обойтись, и что поэтому должно быть достаточно, судя по значительному числу народонаселения около Джалал-Оглы, которое состоит все почти из армян.
Улыбка появилась на лице Главнокомандующего; эти сведения были ему приятны.
«Как по-вашему» — спросил он также с улыбкою, «желательно ли, чтобы война продолжалась»?
«Нет»! — отвечал я быстро, «я бы желал, чтобы она поскорее кончилась».
«В таком случае, вы желаете, чтобы я скорее оставил Кавказ и уехал бы отсюда»! — сказал он.
Я немного был озадачен этими неожиданными словами Муравьева; но, не смущаясь, ответил ему: «никак нет, ваше высокопревосходительство, я желаю, чтобы заключение мира было связано с пребыванием вашим здесь на радость населению»!
«Нет, батюшка», — ответил он, улыбнувшись: «как только мир будет заключен, я не останусь здесь; я скоро после того уеду отсюда»!..
Подали экипажи и к 12 часам приехали на Чальскую почтовую станцию. Там переменили лошадей. Я откланялся Главнокомандующему. Он также благосклонно простился, сказав мне с улыбкою: «прощайте, желаю вам успеха»! — Я поклонился ему. Лошади тронулись. Он уехал в Тифлис и затем в Карс, в действующую армию, и с того времени мне не приходилось его больше видеть.
Впечатление, которое осталось во мне от обращения со мною Муравьева, от его расспросов, врезалось в память. Это было впечатление, произведенное человеком, в котором заранее признаешь авторитет, возвышенный ум, образованность, серьезность, твердость характера, терпеливость — это свойство величайших умов, способность выслушивать и начальствовать. Все это, по-моему, соединялось в Николае Николаевиче Муравьеве. Вся неимоверная его деятельность по управлению и по ведению войны против турок дышала патриотизмом и единственною идеею и помышлением о пользах края и о славе и величии России.
Простившись с ним на Чальской почтовой станции, я приехал в Гори и работа у меня закипела. Я деятельно следил, чтобы из всех деревень одновременно выступили арбы в Тифлис и Душет за правиантом. Надо дать, однако, справедливость всем жителям Горийского уезда. Начиная с князей и дворян до крестьян, все пришло в движение; перевезли провиант в Кутаис больше, чем было назначено, все это быстро, без порчи, без ущерба и даже без надзора провиантских комиссионеров.
Я сказал выше, что генерал Муравьев приказал мне взять сурамского старшину Акопова под арест собственно потому, что Главнокомандующему подали жалобу какие-то осетины без ведома старшины.
Я, разумеется, вытребовал его в Гори и содержал его под арестом; но так как в былые времена жалобы всякого рода подавались бывшим Главноуправляющим в Грузии затем первому на Кавказе Наместнику кн. Воронцову всюду на дороге, и на улице, и даже во время смотров, и это не воспрещалось никем, то мне было крайне жаль подвергать старшину аресту тем еще более, что старшина Акопов был человек преклонных лет, уважаемый в деревне, хороший исполнитель всех законных требований проходивших так часто чрез Сурам войск, беспрестанно направлявшихся в отряды. Приказав арестовать старшину, генерал Муравьев позабыл указать мне срок ареста. Я воспользовался этим и, в рапорте губернатору, просил испросить указание Главнокомандующего: до какого времени содержать старшину, под арестом, так как деревня оставалась без старшины и отсутствие его могло произвести медленность и замешательство в исполнения требований начальства по военным обстоятельствам объяснив при этом, что если арест будет продолжителен, то лучше распорядиться о выборе нового старшины. Вслед за тем из-под Карса получил я очень скоро прямо от Наместника Муравьева предписание освободить сурамского старшину из-под ареста и отправить его в Сурам к своей должности.
***
Несмотря на военные действия, которым Муравьев посвящал почти все время, он, зная хорошо Кавказ и Закавказский край, обращал большое внимание и на гражданское управление. Но вместе с тем его озабочивало положение края в виду неприятных известий, которые получались из России и распространялись в здешней стране, в особенности между мусульманским населением. Черноморского флота не было; Черное море для нас было закрыто. Войска Турции и Западных держав находились в Крыму и осаждали Севастополь. Почти все наши войска из внутренних губерний России направлялись к Севастополю. Положение мусульманского населения Кавказа и Закавк. провинций не внушало доверия и потому возбуждало затруднение в сохранении спокойствия в тех провинциях. Горцы не вполне небыли еще покорены и продолжали враждебные нам действия. В Дагестане действовал Шамиль, а на Западном Кавказе Мамед-Эмин, который собирал черкесов, джикетов, убыхов, шапсугов и других. Почти все черкесское и абхазское прибрежье Черного моря находилось тогда у турок, англичан и французов, которые открыто посылали своих агентов возбуждать горцев против нас. Абхазия была занята турецкими войсками и начальник их Мустафа-паша, около которого толпились абхазцы, самурзаканцы, цебельдинцы, убыхи, шапсуги, возбуждал их против нас. Волнение начало проникать в соседнюю Мингрелию, которою в то время управляла княгиня Екатерина Александровна Дадиан, по случаю малолетства детей покойного владетеля Давида. Еще до приезда Н. Н. Муравьева, когда управлял краем генерал Реад (впоследствии убитый в Крыму на Черной), а начальником главного штаба был князь Барятинский (в последствии Наместник Кавказский после Муравьева), военное начальство, несмотря на блистательные победы, одержанные кавказскими войсками под начальством знаменитых кавказских генералов кн. Бебутова и кн. Андроникова над турками под Ахалцыхом, Башкадикларом, Кюрук-Дара и при Чолоке, требовало из России присылки свежих войск, артиллерий и несколько донских полков. Оно, как говорили тогда, опасалось за спокойствие края и в особенности мусульманских провинций, где не было достаточного войска для гарнизона. Задумали бросить или Дагестан, или передовые укрепления Кавказской линии и вывести оттуда войска для усиления внутренних областей Закавказского края. Это могло иметь печальные последствия и могло дать возможность горцам усилиться для вторжения в Закавказские провинции и на Кавказскую линию и грозить сообщению России с Закавказьем. Это, сверх того, могло грозить нашим войскам в Азиатской Турции с тыла и поставить турецкие силы в более выгодное против нас положение. Это означало разом уничтожить вековые усилия, труды и жертвы, понесенные нашим правительством для покорения большой половины черкесов, Чечни и Дагестана. Молва о подобных опасениях тайно проникала в горы.
Англичане действовали неусыпно против нас. Посылая эмиссаров к горцам, они всеми мерами старались вызвать восстание. Английское правительство еще в 1854 году послало в Карс генерала Виллиамса, который долго служил до того в Индии и знаком был с азиатскою войною. Заведывая турецкою армиею, он быстро и деятельно начал укреплять Карс и возвел линию укреплений в семнадцать верст длиною вокруг Карса. Сменив одних пашей и взыскивая с других, он ввел порядок и дисциплину в турецкой армии, устроил штаб, где у него кроме англичан были и другие иностранцы, деятельно занимавшиеся устройством турецких войск которые он довел до такого состояния, что местное население стало бояться и уважать англичан и вместе с тем стало с уверенностью относиться к своим силам.
Обо всем этом слухи доходили до горцев чрез тайных эмиссаров. В конце июня 1854 года Шамиль с огромным скопищем вторгнулся в Кахетию по горной дороге Шилдинского ущелья и навел ужас на все население Кахетии, в которой не было достаточного войска; переправился чрез реку Алазань вброд, разграбил знаменитый в Кахетии дом кн. Давида Чавчавадзе в Цинондалах и семейство его забрал в плен, тогда как сам Чавчавадзе сражался во главе милиции с другим отрядом Шамиля в Шильдах, а жители искали спасения в лесах.
Тифлисский губернатор получил известие об этом ночью с нарочным казаком от Телавского уездного начальника, который, в виду громадной массы лезгин, не знал что делать. В это время я управлял тифлисским уездом (до перевода меня в Горийский уезд). Губернатор потребовал меня к себе в третьем часу ночи и объявил об этом несчастии. В Тифлисе жители еще не знали об этом. Губернатор побывал уже у генерала Реада и, доложив об этом, просил послать по крайней мере один батальон в Кахетию. Я же немедленно ночью распорядился и послал нарочных с приказанием, чтобы старшины селений, расположенных по дороге из Кахетии к Тифлису, именно; Hopиo, Марткоби, Сацхениси, Ахалсопели, Ужарма, Хашми, Патарзеули, Карабулах, Сартачала и Сагареджо нарядили людей и послали к Гамборам, так как мы опасались появления Шамиля из Кахетии по направлению к Гамборам, как ближайшему пути к Тифлису.
Когда на другой день утром губернатор пригласил тифлисских почетных жителей и устабашов тифлисских амкаров (цеховых старшин) и других и объявил им о кахетинских происшествиях, то все они тотчас изъявили готовность выйти поголовно против неприятеля и в особенности против лезгин, которых, по их словам, вовсе не опасались. Все эти цеховые в тот же день поднялись и пошли со своими амкарами (цехами) со значками к дому Главнокомандующего генерала Реада и объявили, что они готовы положить головы за Государя Императора и за правительство русское, что нечего опасаться за Тифлис со стороны лезгин, честя их старинным прозванием: «цункала леки»! т. е. оборванный, голодный, общипанный лезгин. — Слухи об этом вооружении тифлисского населения и жителей деревень отозвались однако далеко. — Приготовили послать батальон в Кахетию в помощь к линейному батальону, находившемуся в Кварели не далеко от места вторжения Шамиля, с целью отрезать путь к его отступлению, если бы он направился к Тифлису по кратчайшей гомборской дороге. В 11 часов утра потребовали к генералу Реаду губернатора и меня. Надо было отправить батальон поспешно по кратчайшей дороге, но не знали по какой. Дорога чрез Сигнах была дальняя; по Сагурамскому ущелью чрез Тионеты также батальон не мог поспеть на другой день. Между тем других дорог не было показано на карте, по которой давал указания исправлявшей должность начальника штаба генерал Индрениус. Я доложил губернатору и генералу Реаду, что можно послать батальон по Ерцовскому ущелью чрез деревню Глдани, по которому, как по кратчайшей дороге, все наши хевсурцы и тушины приезжают в Тифлис с продуктами на продажу. На карте этой дороги вовсе не значилось, генерал Индрениус усомнился в ее существовании. Это меня крайне удивило и несколько оскорбило. Я сказал ему при генерале Реаде, что если она не значится на карте, то из этого еще не следует, чтобы дороги не было и уверив его, что эта дорога самая кратчайшая, я указал ему при этом из окон дворца очертание пересечения высот около деревень Авчалы, Глдани и Мамкоди, где проходила по ущелью эта дорога, по которой батальон мог прийти своевременно в Тионеты и Ахметы в виду уже Кварели и Телава. Индрениус все смотрел на меня с каким-то недоумением; но генерал Реад приказал по этой дороге немедленно отправить батальон, которому дал я проводников и рассыльных. — Все это однако не помешало мне заявить удивление Индрениусу, что карта не верна и что на ней не указана весьма важная дорога из Тифлиса к горам Пшавии, Хевсурии и Тушетии.
Вторжение Шамиля в Кахетию было предпринято им с целью отвлечь силы наши из Закатал и из Дагестана и затем вторгнуться туда с большими скопищами; но расчет не удался и вскоре Шамиль убрался из Кахетии в горы. Беспокойство и тревожное состояние населения все-таки продолжались долго.
Выше сказано, что задолго еще до назначения Муравьева на Кавказ, слухи носились о предположении бросить Дагестан и вывести оттуда войска наши для усиления центра края. Командовавший войсками в Дагестане генерал кн. Григорий Дмитриевич Орбелиани, сподвижник и преемник знаменитого в истории кавказской войны легендарного героя, покойного уже, князя Моисея Захарьевича Аргутинского-Долгорукого (впоследствии генерал от инфантерии, генерал-адъютант, тифлисский генерал губернатор, исправлявший должность Наместника Кавказского и Главнокомандующего кавказской армиею, член Государственного Совета) с негодованием выслушал это известие и наотрез отказался исполнить это предположение. «Никогда я не брошу Дагестана», — сказал кн. Орбелиани — и не отдам в жертву плодов стольких геройских подвигов и побед русских, которые проливали здесь кровь свою более полустолетия; малейший шаг к выступлению будет сигналом общего восстания всех почти дагестанских и мусульманских жителей Закавказского края и потому я никогда не сделаю этого опасного шага, равносильного измене: нальюсь вполне сохранить спокойствие в Дагестане и не отдам имени русского на посрамление диким лезгинам Дагестана, не брошу преданных нам многих дагестанских жителей разных племен, наших русских поселенцев и их семейств в жертву фанатизма Шамиля и его кровожадных мюридов. Если лезгины заметят наши приготовления к выступлению, то поднимутся все не мирные и даже мирные жители Дагестана и, Бог знает, чем отзовется это для нашего войска в Дагестане и для наших Закавказских провинций, для самой Грузии и даже для ведения войны с Турциею в Малой Азии, если Шамиль и все закавказские мусульмане нахлынут с тыла. Ведь это может угрожать самыми печальными и несчастными последствиями».
Император Николай, говорят, был в восторге от геройских, мужественных слов и стойкости кн. Орбелиани.
В тогдашних трудных обстоятельствах, когда все войска из России направлялись в Крым, нечего было рассчитывать на присылку их на Кавказ и потому император Николай, отправляя генерала Муравьева на Кавказ Наместником и Главнокомандующим сказал ему, чтобы он не, рассчитывал на помощь из России и чтобы он обходился теми силами, которые были на Кавказе. Величайший патриотизм, обширные познания, внимательность, терпеливая наблюдательность, справедливость и строгость, которые отличали Николая Николаевича во все время служебной его деятельности и с которыми он обозрел все войска на Кавказской лиши и затем в Тифлисе и Имеретии, убедили его, что совершенно напрасно потревожили Государя Императора неосновательными донесениями и требованиями о присылке войск.
На Кавказской линии Муравьев оставался долго и изучал ее со всех сторон в виду военных обстоятельств. Не ослабляя местных средств, он отправил оттуда из резервной дивизии в Тифлис для действующего отряда восемь батальонов, две пешие батареи артиллерии, одну конную казачью батарею и три донских казачьих полка. При нем сформированы две сотни наездников из кабардинцев и осетин, которых он отправил также в действующий корпус. Вся кавказская линия, как будто каким-то волшебством, преобразилась при Муравьеве, почувствовав в себе больше силы, энергии и мужества под управлением сильной власти.
С приезда на Кавказскую линию, он чрезвычайно заботился о перевозке провианта из Владикавказа в Грузию для обеспечения войск провиантом. Он предложил полковым командирам на линии перевезти провиант чрез кавказский перевал в Душет на полковых подводах с платою по 6 р. за мешок. Он знал, что у всех полковых командиров были подводы. Командир полка, полковник Кемфердт, отозвался первый и перевез достаточное количество провианта в Душет на полковых подводах и отделив половину платы для полка в артель, сам воспользовался значительною суммою честно, с ведома Главнокомандующего за то, что оказал большую услугу в те времена, когда перевозочные средства были затруднительны.
В Тифлис и вообще в Грузии Муравьев нашел многих знакомых, времен бывших Главнокомандующих Ермолова, Паскевича, служивших с ним и в эпоху персидской и турецкой кампании 1826—1829 годов. Он писал в Петербург, что «народ грузинский, всегда преданный державе царей наших, готов был служить Государю Императору в войне с тем же самоотвержением и преданностью, которые его постоянно отличали».
В видах защиты наших владений на северо-западных берегах Черного моря, он отправился обозреть их лично — Одно пребывание его в Имеретии, Гурии и Мингрелии одушевило всех тамошних жителей. Главнокомандующий убедился, что вся почти страна представляла собою большие затруднения свободного и успешного действия, как в климатическом отношении, так и по неимению там дорог и готовности местного населения князей, дворян и крестьян стать против врагов России. Единственные пункты, куда неприятель мог высадиться — на восточном берегу Черного моря, были: — Редут-Кале, Поти, Григолети (или Малтаква) и Шекветили, но далее он мог погибнуть, если бы решился углубиться вглубь страны. Если бы даже при самых благоприятных условиях сильный неприятельский отряд переправился чрез реку Цхенисцкали у Хони, или у Марани в Орпирах и направился бы к Кутаису, то и в таком случае высоты Кутаиса, Зекеда, могли остановить целую неприятельскую армию. Командуя над всею долиною Риона с правой стороны и с левой стороны Цхенисцкали, откуда надо было ждать движения неприятеля, кутаисские высоты и укрепления могли бы вредить и препятствовать его движению на каждом шагу. Горные потоки и речки, которые во множестве находятся по пути к Кутаису, начиная с Цхенисцкали, и которые, разливаясь при проливных дождях, прекращают сообщение, грозила бы неприятелю совершенной гибелью. Поэтому-то, расставаясь с войсками незначительного Гурийского отряда, находившиеся в составе всего 15 т. человек, занимавших все пункты в Мингрелии, Гурии и Кутаисе, Главнокомандующий Муравьев выразил, что, в виду такого стратегического пункта, как Кутаис, со стороны Черного моря, неприятель не осмелится даже приблизиться к Кутаису. Последствия доказали верность взгляда и соображения Муравьева.
Впрочем, Омер-Паша, не опасаясь владетеля Абхазии князя Михаила Шервашидзе, вторгнулся чрез Сухум в Мингрелию и дошел даже до Цхенисцкали, но не посмел однако переправиться на левый ее берег, чтобы направиться к Кутаису; испугавшись чрезмерной трудности сообщений и движений войск от выпавших тогда проливных дождей и опасаясь быть отрезанным, Омер-Паша сделал поспешно обратное движение и ушел не чрез Абхазию, откуда он вторгнулся, а к ближайшим берегам Черного моря, чтобы не погибнуть при отступлении.
Гурийский отряд исполнил свое назначение, удержав пути на Имеретию. По указаниям Главнокомандующего сильного напора неприятеля в значительной части отряда должны были соединиться, предоставив милиции и гурийцам тревожить партизанскими нападениями по обычаю страны.
Заботливость Муравьева о сохранении спокойствия в стране ограничивалась распоряжениями об охране Черного моря и западной половины Кавказа. Лишь обратил большое внимание на защиту Грузии и мусульманских провинций от набегов и вторжения Шамиля. Он назначил для ограждения Грузии, Кахетии, Джаробелаканского округа к Нухинского уезда всего одиннадцать батальонов, распределив их на два главные отряда, расположенных на расстоянии нескольких сот верст, начиная от города Нухи до реки Арагвы, т. е. до военно-грузинской дороги, повыше Душета и Ананура.
Один отряд расположен был в Кахетии, в сел.Кварели, другой в Закаталах; они поддерживали между собою сношения беспрерывными разъездами и наблюдали за движениями горцев. Три донских казачьих полка и дивизион нижегородских драгун, в виде маленького летучего отряда, наблюдали из Карагача за лезгинами и наводили на них большой страх. Они быстро переносились туда, где горцы могли угрожать вторжением и громили их до прибытия пехоты.
От дальновидности Главнокомандующего не ускользнула и вероятная возможность вторжения Шамиля в Нухинский уезд и движения из Персии (по двусмысленному ее отношению к нам). Поэтому Муравьев приказал расположить на пути из гор в Персию, около Елисаветполя, в Зурнабаде, где кстати находятся госпитали, наблюдательный отряд из батальонов с артиллериею и из одной сотни казаков, которые наблюдали за горцами по дороге к Нухе и в Персию. Затем для полного обеспечения восточной части Закавказских провинций (от Нухи до Кубы) от вторжения горцев, Муравьев назначил отряд из 2 батальонов. Два батальона же были в Боржомском ущелье и они обеспечивали Ахалцих со стороны турецких границ. В самом Тифлисе Главнокомандующий сформировал отряд из шести батальонов с двумя батареями, из одного донского казачьего полка, присоединив к числу кавалерии и таможенных о6ъездчиков, которые оставались без дела после закрытия таможен на турецкой границе и у берегов Черного моря. Сверх того в состав этого отряда поступила городская милиция, сформированная из тифлисских жителей, в числе более шести тысяч человек, которые ежедневно производили учет.
Главнокомандующий, пред отъездом своим из Тифлиса в Александрополь, в действующую армию, осмотрел эту городскую милицию, опрашивая и разговаривая со многими милиционерами. Они были восхищены таким высоким вниманием знаменитого Сардаря — Главнокомандующего и на смотру показали себя молодцами, будучи одушевлены истинною преданностью правительству и готовностью идти против врагов России. Этот смотр и внимание генерала Муравьева произвели самое сильное впечатление не только на милиционеров, но и на всех почти жителей Тифлиса.
Командовавший войсками, упомянутый уже выше князь Григорий Дмитриевич Орбелиани, отделил даже часть своих дагестанских войск и послал ее в Александрополь в действующую армию, находя оставшиеся в Дагестане войска достаточными для оборонительных там действий.
Невзирая на то, что в провинциях Закавказского края очень мало было войска, и из Владикавказа и с линии, несмотря на враждебную Чечню, взяты были также части войск на войну; и несмотря даже на прискорбное известие о падении Севастополя и о вторжении Омер-Паши в Мингрелию в пределы Кутаисской губернии, одно имя генерала Муравьева имело такое громадное, магическое влияние на все население края и вселяло такое к нему доверие, что во все время военных его действий под Карсом до заключения мира и до отъезда его из края, нигде, ни в Дагестане и ни в Чечне, не было никаких покушений горцев против нас. Все население, как мирное, так и не мирное считало Муравьева за какого-то легендарного героя вроде древневосточного завоевателя, который одною рукою поражал дракона, а другою — скалистые горы. Я сам лично выслушивал подобные мнения наших татар во время кратковременных пpиeздoв моих в Тифлис и раз, в разговоре со мною, знакомый мне демурчасальский молла Шафи сказал мне: «говорят, что у сардара Муравьева такая сабля (клич), которую он редко вынимает из ножен, а когда вынет, то весь клинок горит пламенем и с одного размаха поражает тысячу голов».
Подобные сказания, сложившиеся на Кавказе о личности Муравьева, достаточны были для того, чтобы произвести впечатление как на лезгин, чеченцев, черкесов, абхазцев, так и на наших закавказских татар и чтобы навести на них страх и смирение.
Обеспечив край от возможных случайностей на всех тех пунктах, которым могла угрожать какая-либо опасность, и придав им опасность грозной обороны, Главнокомандующий занялся уже действующими против Турции отрядами. Один из них — Гурийский, занимая линию от Абхазии до турецких границ на восточных берегах Черного моря, по отдаленности своей от главных наших сил, т. е. от Александрополя, действовал самостоятельно и мог иметь сообщение с ними только чрез Кутаис-Тифлис, или чрез Кутаис-Абастуман по Зекарскому ущелью, и Ахалцих, или чрез Сурамо-Боржомское ущелье — Ахалцих и Ахалкалаки. Ахалцихский отряд, будучи отделен от Гурийского Аджарскими горами, принадлежавшими Турции, не мог иметь с ним никакой связи, находясь далеко от главных сил. Третий отряд, Баязетский, будучи разобщен от нее хребтом гор, идущим от Арарата, мог только иметь сообщение с главным Александропольским отрядом чрез Кепри-Кев, на Араксе, по дороге, ведущей в Александрополь.
В таком положении были войска действующего корпуса, когда Главнокомандующий Николай Николаевич Муравьев двинулся (24-го мая 1855 года) далее с Александропольским отрядом, имея целью овладеть двумя первоклассными турецкими крепостями, составлявшими оплот владычества Турции в Малой Азии — Карсом и Эрзерумом. При этом он сделал распоряжение, чтобы все отдельные отряды беспрестанно поддерживали сообщение с главною квартирою, которая направляла все движения к одной цели.
Главнокомандующий вдохновил войска. Имя знаменитого сардаря привлекло в наши ряды массу полудиких курдов (подвластных Турции), из коих образовали милицию. Находясь под начальством полковника Михаила Тариеловича Лорис-Меликова (впоследствии командира действовавшего в Азиатской Турции корпуса, в Турецкую войну 1877 года, знаменитого покорителя первоклассных крепостей Турции — Ардагана и Карса, в 1877 году, генерала от кавалерии, генерал-адъютанта, освободителя России от моровой язвы 1878 г., графа Российской Империи, председателя Верховной распорядительной комиссии и Министра внутренних дел), эти курды бросались на турок и дрались с ними с остервенением, не щадя их, несмотря на исповедуемую ими одинаковую с турками мусульманскую религию. Один только Лорис-Меликов сумел внушить этому сброду диких курдов и разных сорванцов борчалинских, казахских и шамшадильских татар и другого бездомного люда, из которых эта милиция была составлена, — подчиненность, дисциплину, порядок и послушание. По одному его слову, они бросались на неприятеля, как звери.
По плану Главнокомандующего все действия его обращены были на Карс и Эрзерум, отдаленные друг от друга и разобщенные высокими Соганлугскими горами, а как с теми силами, которые находились у него, невозможно было в одно и тоже время действовать против Карса и против Эрзерума, то, в виду сомнительного положения, принятого против нас Персиею, генерал Муравьев решил держать Карс в блокаде и довести его войска и жителей до истощения; прервать всякое сообщение Карса с Ардаганом, Кагызманом и Эрзерумом, где находились у турок запасы военные и провиантские и откуда карсский гарнизон мог получать помощь как войсками, так и продовольствием.
Обложив Карс, Главнокомандующий Муравьев направился по Соганлугским горам и уничтожил запасы турок. Затем наши войска в Энгли-Кеве и Бардусе захватили более тридцати тысяч четвертей провианта, заготовленного для турецкой армии; из них часть вывезли в наш лагерь под Карсом, часть роздали войскам, остальное же количество было уничтожено, за невозможностью уже его вывезти. В другой раз, забрав половину войск из-под Карса, Главнокомандующий в иоле месяце бросился против Вели-Паши, который шел на помощь Карсу с 14 т. войска, 32 орудиями и с большими запасами. При одном появлении русских под начальством Муравьева, Вели-Паша бежал тотчас; турецкое войско последовало его примеру, бросив весь лагерь и запасы, которые забрали наши войска.
Хотя во время этих движений наших войск Главнокомандующий турецкой армиею в Карсе Абдул-Керим Паша полагал, что оставленная под Карсом часть наших войск должна быть ослаблена и удалена от другой, забранной Муравьевым, и хотя поэтому хотел напасть на оставшийся под Карсом осаждавший отряд, но генерал Виллиамс не согласился с пашею выйти из Карса для нападения, опасаясь хитрых маневров Муравьева. Между тем блокада Карса продолжалась; еще в начале августа город был стеснен этою блокадою так, что всякий подвоз припасов и продовольствия в Карс совершенно прекратился; при этом появились там болезни и в довершение всего, в конце августа, на равнинах Пеняка генерал Ковалевский совершенно разбил турецкий отряд под начальством Али-паши, который шел на помощь Карсу, но который при этом взят был в плен с орудиями, штандартами, всеми снарядами и оружиями.
Состояние войск и жителей в Карсе день ото дня становилось более бедственным и отчаянным. Несмотря на строгие меры генерала Виллиамса, жители и солдаты турецкие толпами бежали из Карса в наш лагерь то тайно, то открыто. Он все-таки поддерживал дух гарнизона и жителей, в надежде прибытия скорой помощи от Омер-Паши чрез Батум и Ахалцих. Вели-Паша набирал войска в Эрзеруме и мог грозить нашим войскам чрез Ольти и явиться на высотах Соганлуга. Неприятность положения могла быть увеличена, если бы неприятель отбил заготовленное около тех высот сено и топливо. Горестное известие о падении Севастополя придавало туркам некоторую бодрость. Омер-Паша высадился в Сухуме и грозил Мингрелии и Кутаису так, что навел страх даже на Тифлис и на Ахалцих. Но Главнокомандующий хорошо знал, что Омер-Паша не осмелится углубиться вовнутрь страны, как описано выше, и потому не беспокоился на счет Мингрелии, Гурии и Имеретии. Хотя по общему плану, после падения Карса, надо было идти на Эрзерум для того, чтобы отвлечь туда войска союзников и парализовать действия их в Крыму, но малочисленность наших войск под Карсом расстроила этот план. В виду неприятных известий о падении Севастополя, о вторжении Омер-Паши, офицеры наши под Карсом выражали почти ропот, требуя скорейшего его штурма и взятия его укреплений. Это неудовольствие офицеров проникало и в войска, и, одушевляя всеобщим порывом к бою, возбуждало в свою очередь глухой ропот на их бездействие. Все это вместе с мнением созванного Муравьевым военного совета предвещало хороший успех и потому Главнокомандующий вынужден был изменить первоначальный план свой: вынудить турок к сдачи Карса со всею армиею «без кровопролития» и решился согласиться с мнением военного совета взять Карс приступом. Но несмотря на неудачу штурма и значительную потерю нашу, Главнокомандующий все-таки привел все части в порядок, вдохнул в наши войска новую энергию и Карс пал пред остатками и без того малочисленного нашего войска, мужество, стойкость и самоотвержение которого изумляли даже неприятеля. Турки, спасаясь от голодной смерти, толпами являлись в наш лагерь в самом жалком виде. Бедствие, которое испытывали они и городские жители, превышало всякое описание, и потому Карс сдался 16-го ноября 1855 года со всеми войсками: из 30 тыс. анатолийской турецкой армии взято в плен 14,500 чел., сам генерал Виллиамс, Главнокомандующий турецкий Абдул-Керим-паша и 12 пашей; остальные из этой армии погибли от войны, болезней, голода и частью спаслись бегством. Все орудия, оружия, запасы пороху и патронов достались нам и, таким образом, турецкая анатолийская армия не существовала более, и русское знамя развевалось на стенах знаменитой карсской крепости. Русские войска владели Карсским пашалыком и Баязетом и, имея уже свободный путь к Эрзеруму, заняли все проходы соганлугских гор и прекратили всякое сообщение турок с Карсским пашалыком или Карсской областью.
Многие тогда порицали Муравьева за неудачу штурма Карса, но упускали из виду, что он подчинился определению военного совета, оставаясь все-таки при своем мнении вынудить турок к сдаче, взяв Карс с целою турецкою армиею без кровопролития. Странно было бы рассчитывать войну без каких-либо незадач; были же неудачи в Крыму, последствием коих была смерть кавказского генерала Реада на Черной и падение Севастополя; не винили же Главнокомандующего крымской армиею, а приписывали это несчастию.
Поручив управление пашалыком или Карсскою областью упомянутому выше полковнику Лорис-Меликову и сделав распоряжение о размещении войск на зимние квартиры, Главнокомандующий генерал Муравьев выехал в Тифлис, оставив ему инструкцию о порядке управления новою русскою областью, жители которой после бедствий войны начали успокаиваться при Лорис-Меликове и предаваться своим мирным занятиям, вовсе не думая переселяться в Турцию: напротив, в виду того порядка, который ввел Лорис-Меликов в области, водворив там благосостояние и спокойствие, и те жители, которые удалились было прежде оттоль по случаю войны, возвращались на свои прежние места для мирных занятий.
В Тифлисе Николай Николаевич Муравьев вникал во все дела по всем частям управления, заботясь неусыпно как о благосостоянии населения края и о сохранение казенного интереса, так равно и об обеспечении войск всеми предметами продовольствия и военных запасов; известие о заключении мира в Париже 1856 года застало его среди обширных занятий по управлению краем. Вот как Наместник и Главнокомандующий Муравьев заботился об интересах правительства. В то время, от неурожая винограда и по случаю войны, недостаток вина (еще в начале 1855 года) сделался крайне ощутительным, оно очень вздорожало и не привозилось в города Закавказского края. А как тогда взимание акциза с привозимого вина находилось на откупу и доход с акциза уменьшился более чем на половину, то все почти откупщики оказались несостоятельными и, еще до приезда Муравьева, перестали вносить в казначейство откупные деньги, отказавшись даже и от своих залогов, представленных по этим откупам. Чтобы казна не лишилась значительного дохода, в особенности в тогдашнее военное время, так как на новых торгах, которые надо было произвести, откупщики предложили бы цены менее даже 80% против прежней откупной суммы, Муравьев пригласил к себе уважаемого в Тифлисе богатого тамошнего жителя помещика Ивана Минаевича Мирзоева, который, из угождения Муравьеву, по одному лишь его приглашению, добровольно согласился с его предложением принять на себя весь откуп и внести громадную сумму всех откупных денег по винному акцизу; он тем освободил несостоятельных откупщиков от казенных недоимок и залоги их от продажи, представив вместо них свои залоги, и до окончания срока откупа Мирзоев и его поверенные взносили в казначейство откупную сумму полностью, сами получая меньше даже половины акцизного сбора, и, таким образом, Мирзоев казну не лишил дохода, заявив вместе с тем начальству, что он, по чувству преданности и усердия к правительству, не может не явиться на помощь казне. За то Муравьев опубликовал по всему краю этот патриотический поступок Мирзоева в теплых словах, объявляя ему душевную благодарность и донося о том же Государю Императору. Таково было влияние Муравьева на жителей.
Через пять месяцев после заключения мира 1856 года. Николай Николаевич был уволен от должности Главнокомандующего Кавказской армией и Наместника Кавказского и в августе того же 1856 года выехал из Тифлиса, оставив по себе глубокую память среди всего народонаселения Кавказа и Закавказского края, жителей Карсской области, христиан и мусульман, как о знаменитом и непобедимом сардаре Русского Великого падишаха. Так сбылись его слова, сказанные им мне на полях Прависмана и Квеши: «После заключения мира я не останусь на Кавказе».
На его место Главнокомандующим Кавказской армией и Наместником Кавказским был назначен бывший при нем начальником Главного штаба Кавказской армией генерал-адъютант, впоследствии генерал-фельдмаршал, князь Александр Иванович Барятинский.
Л. С. Исарлов.